Ирина Зарубина - Компромат

— Жасминовым чаем, — улыбнулась Дежкина, подвигая к нему пакет с пирожками. — Угощайтесь, Мишанчик. Вы же любите, когда есть что-нибудь вкусненькое под рукой.

— И все-таки меня не покидает странное ощущение, будто я арестован и вот-вот окажусь за решеткой, — признался оператор. — Ощущение чего-то неотвратимого, неизбежного. После всех этих книжек и фильмов слово «прокуратура» теперь ассоциируется с ярким светом в глаза, с бесконечными допросами, с решетками, с одиночными камерами, с шизофреничными следователями, с продажными охранниками.

— Здесь нет камер, а решетки на окнах для того, чтобы горы не влезли. — Клавдия Васильевна открыла верхний ящик стола и извлекла из него пустую картонную папку с выразительной надписью на обложке: «ДЕЛО №». — А насчет ощущения, это вы правы. Помню, когда я только сюда пришла, мне тоже слегка не по себе было. Но не прошло и дня, как освоилась.

— А у меня это не получается. — Подколзин надкусил пирожок, и глаза его блаженно закатились. (Еще одна положительная черта — он никогда не скрывает своих эмоций. Нравится — так нравится. Не нравится — так и скажет, без всяких там сю-сю, му-му.)

— Вы здесь не в первый раз? — Дежкина вывела на папке черным фломастером цифру 117.

— Обижаете… На всех предыдущих прокуроров собственной рукой фокус наводил. Кстати, вскоре после этого их обязательно вытуривали.

— Значит, легкая у вас рука. — Клавдия вложила в папку чистый лист бумаги и прихватила его железными скобами. — А Меньшикова случайно снимать не собираетесь в ближайшее время?

— А что, уже пора? Сильно достает?

— Да нет… из всех последних начальников он, пожалуй, самый терпимый.

— Клавдия Васильевна, мне тут одна мыслишка в голову залетела… — Подколзин вольготно развалился в кресле, закинул ногу за ногу и потянулся за сигаретами: — Можно?

— Можно, — разрешила Дежкина и, дернув за веревочку, чуть приоткрыла форточку.

— Так вот, мыслишка офигительная. — Михаил щелкнул зажигалкой, прикурил и с удовольствием затянулся. — А что, если нам сделать документальную ленту о работе простого и скромного следователя городской прокуратуры? Предположим, в течение года день за днем хроникально описывать все события и не давать никаких комментариев, пусть зритель сам во всем разберется и сделает для себя выводы. Интересная ведь штуковина получится, а?

— Вы на что намекаете? — смутилась Клавдия.

— На кого, — поправил ее Подколзин. — На вас конечно же. Я уже и название подходящее придумал; «Госпожа следователь». Так что вы об этом думаете?

— Право, не знаю… Вы, наверное, шутите?

— Я серьезен как никогда! Клавдия Васильевна, вы даже представить себе не можете, какие перспективы откроются перед вами, когда фильм прокатят по всей стране! Вы превратитесь в настоящую «звезду», будете разъезжать по кинофестивалям, получать престижные премии! Ведь женщина-следователь — это нонсенс, это что-то пикантное, щекочущее нервы. Гарантирую, что ни один прокурор не сможет плохого слова вам сказать! Ни Меньшиков, ни любой другой, занявший его место. Вы станете достопримечательностью прокуратуры, к вам будут водить экскурсии!

— Расфантазировались вы, Мишенька. — Дежкина совсем не разделяла оптимистического настроя Подколзина. — Мне кажется, все будет иначе. Я не актриса и не знаю, куда деться от стыда и скованности, когда меня фотографируют. Что уж говорить о кинокамере…

— А вот и ошибаетесь, — возразил оператор. — Сколько раз непрофессионалы вчистую переигрывали дипломированных актеров. Вспомнить хотя бы…

— Да и в работе моей нет ничего интересного, — мягким движением руки прервала его Клавдия. — Нет ни погонь, ни перестрелок, ни перевернутых автомобилей. Сплошная рутина, кипы исписанных страниц, протоколы допросов, подшитые к делу заключения экспертов, справки разные… Скучно это, Мишенька. Безумно скучно. И коллеги будут смеяться, подтрунивать надо мной. А прокурор вообще взбесится.

— Ну вот… Вы сразу начинаете думать о самом худшем, — укоризненно сказал Подколзин. — И откуда у вас такая неуверенность?

— За все долгие годы, что я здесь работаю, мне не доверили ни одного мало-мальски стоящего дела. — Клавдия пыталась заставить себя замолчать, но горькие слова сами вырывались из нее. — Я привыкла быть на вторых, третьих, четвертых ролях. И не хочу прыгать выше головы, это бессмысленно. Думаете, я всегда была такой? После университета я готова была горы свернуть, но жизнь пообломала, поставила на свое место. Сиди, Дежкина, не рыпайся, расследуй кражу нижнего белья у гражданки Сидоровой из тридцать третьей квартиры. Нет-нет, я не жалуюсь на судьбу. Мне очень нравится моя работа, я никогда не смогу бросить ее или найти замену. Просто бывают моменты, когда я немножко жалею, что не родилась мужчиной. Поверьте, мужчинам здесь гораздо легче, они сильны физически, умеют драться, им не нужно изо дня в день доказывать, что они чего-то стоят.

— Сколько вам лет?

Обычно после такого вопроса Дежкина краснела и отшучивалась, но сейчас ответила сразу, не испытав при этом никакой неловкости:

— Сорок два…

— Странно.

— Что вам странно?

— Никогда бы не подумал. Вы смотритесь максимум на тридцать.

— Глупый комплимент.

— Ну хорошо-хорошо, на тридцать два. А вот сознание у вас семидесятилетней старухи — жизнь прожита, не к чему стремиться… позади все самое хорошее и светлое, впереди же — темнота. Меняться нужно, Клавдия Васильевна, совершенствоваться, не останавливаться в развитии, наконец, аутотренингом заниматься.

— Каким еще аутотренингом?

— Объясняю. Просыпаетесь утром и сразу к зеркалу. Смотрите на себя долго и внимательно, мысленно повторяя: «Я самая красивая и талантливая, я самая умная, я лучше всех».

— Вряд ли поможет.

— Обязательно поможет. Вы только один разочек попробуйте.

Дежкина не стала рассказывать Подколзину о том, что минимум дважды в день, залезая под душ, она невольно рассматривает себя со всех сторон в зеркалах, прилепленных Федором на стены, что, сколько бы она ни повторяла магических заклинаний типа «я самая-самая», результат всегда останется нулевым. Стоит только выйти из ванной комнаты и окунуться в повседневные заботы, как она опять начинает ощущать себя маленькой беспомощной серой мышкой.

— Как ваше отчество? — Клавдия склонилась над папкой, и лицо ее сразу приняло деловое и сосредоточенное выражение.

— Борисович. — Подколзин придвинулся вместе с креслом поближе к следовательскому столу. — А может, не надо?

— Надо, Мишенька, — не поднимая глаз, уверенно произнесла Дежкина. — В каком году вы родились?

— В шестьдесят пятом, одиннадцатого сентября. Клавдия Васильевна, это обязательно? — занервничал Подколзин. — У меня работа, постоянные разъезды…