Жорж Сименон - Побег аристократа. Постоялец

Когда он вышел из дому, на улице подмораживало. Над Парижем вставало бледное зимнее солнце.

В те минуты господин Монд был еще невинен: даже в мыслях не имел бежать.

— Добрый день, Жозеф.

— Добрый день, мсье.

Сказать по правде, это начиналось словно грипп. В автомобиле он ощутил озноб. Он был чрезвычайно подвержен насморку. Случались зимы, когда простуда донимала его неделями, он так и жил с карманами, полными влажных носовых платков, его это унижало. К тому же в то утро он чувствовал себя разбитым, все тело ломило — спал в неудобной позе, или вчерашний ужин оказался тяжеловат?

«Как бы грипп не подхватить!» — подумал он.

Потом, точно в момент, когда автомобиль пересекал Большие бульвары, он, вместо того чтобы машинально взглянуть на уличные пневматические часы, как делал всегда, поднял глаза и увидел на бледно-голубом небе розовые дымки из каминных труб, а рядом с ними — проплывающее в вышине крошечное белое облачко.

Это напомнило о море. Сочетание розового с голубым всколыхнуло в его душе волны средиземноморского прибоя и внезапную зависть к тем, кто в это время года живет на юге и разгуливает в белых фланелевых брюках.

А навстречу уже плыли запахи Центрального рынка. Автомобиль остановился перед аркой, над которой желтели буквы: «Норберт Монд, экспортно-посредническая фирма, основана в 1843 году». По ту сторону арки простирался старинный двор под стеклянной крышей, придававшей ему сходство с вестибюлем вокзала. Вокруг и вправду были надстроены платформы, где складские рабочие в синих комбинезонах валили на грузовики тюки и короба. Когда кто-нибудь из кладовщиков пробегал мимо, катя перед собой тележку, он мимоходом бросал:

— Добрый день, мсье Норберт.

Рабочие кабинеты тянулись по одну сторону, тоже как на вокзале: череда застекленных дверей, над каждой — номер.

— Добрый день, мсье Лорис.

— Добрый день, мсье Норберт.

А поздравление с днем рождения, благие пожелания? Нет. И этот не вспомнил. А между тем листок на календаре уже оторван. Господин Лорис, мужчина семидесяти лет, не распечатывая, рассортировал почту и разложил перед своим патроном письма — несколько маленьких стопок.

Стеклянная крыша над двором в то утро была желтой. Солнца она никогда не пропускала, мешал скопившийся на ней слой пыли, но в погожие дни она желтела, почти светилась желтизной, хотя в апреле месяце, скажем, когда туча внезапно закрывала солнце, могла стать такой темной, что приходилось зажигать лампы.

От этой проблемы солнца в тот день многое зависело. А еще от запутанной истории с клиентом из Смирны, явно недобросовестным типом, склока с которым тянулась уже более полугода и который всегда находил способ увильнуть от исполнения своих обязательств, да так ловко, что хотя был кругом не прав, возьмет в конце концов верх, придется уступить ему просто от усталости.

— Товар в Бордо для фирмы «Мезон Блё» отослан?

— Вагон отправится с минуты на минуту.

Около двадцати минут десятого, когда все служащие уже были на своих местах, господин Монд увидел Алена — тот прошагал мимо, направляясь к себе в отдел по зарубежным связям. Ален как-никак приходился ему сыном, но к отцу не заглянул, не поздоровался. Вечно одно и то же. Но привыкнуть господин Монд так и не смог, он страдал от этого. Каждое утро. И каждое утро ему хотелось сказать: «Ты все же мог бы заходить ко мне в кабинет, когда являешься сюда».

Нет, не решался. Удерживало что-то вроде стыдливости. Он стеснялся своей чувствительности. Не говоря о том, что сын мог истолковать такой демарш в дурную сторону: еще примет за попытку контроля, за намек на его вечные опоздания. Кстати, один бог знает, с чего бы ему так опаздывать! Могли бы приезжать вместе на машине, для этого парню всего-то и надо выходить минут на пять пораньше.

Или все дело в жажде независимости, потому он и ездит на службу один, на автобусе или метро? Однако когда год назад, убедившись в очевидной неспособности сына сдать экзамен на бакалавра, господин Монд спросил его, что тот намерен делать, Ален сам, первый сказал:

— Работать в конторе.

Лишь около одиннадцати господин Монд, будто невзначай, зашел в отдел по зарубежным связям, небрежно потрепал Алена по плечу, буркнул:

— Добрый день, сын.

— Добрый день, отец.

Ален был нежным, как девушка. Его длинные загнутые девичьи ресницы хлопали, словно крылья бабочки. Он неизменно носил галстуки пастельных тонов, и отцу не нравился декоративный кружевной платочек, кокетливо торчащий из его нагрудного кармашка.

Нет, это был не грипп. При всем том сегодня господин Монд нигде себе места не находил. В одиннадцать ему позвонила дочь. У него в кабинете сидели в это время два важных клиента.

— Вы позволите? — сказал он им, берясь за трубку.

А она на том конце провода проговорила:

— Это ты?.. Я в городе… Можно я зайду к тебе в контору? Да, прямо сейчас.

Он не мог ее принять сию минуту. С клиентами дел хватит еще на добрый час.

— Нет, сейчас я не могу…

— Тогда я забегу завтра утром. Это может потерпеть…

Наверняка речь пойдет о деньгах. В который раз! Она замужем за архитектором. Двое детей. Вечно в стесненных обстоятельствах. Не поймешь, как сводят концы с концами.

— Завтра утром, ладно.

Гляди-ка! И она не вспомнила о дне рождения. Она тоже.

Завтракать он пошел в ресторан, где у него был свой столик и официанты называли его «мсье Норберт». Солнечный свет падал на скатерть, преломлялся в графине.

Когда девушка-гардеробщица подавала ему тяжелое пальто, он посмотрел на себя в зеркало и нашел, что постарел. Хотя зеркало, похоже, было плохое, недаром в нем он всегда видел себя с кривым носом.

До завтра… Почему это слово прицепилось, будто крючком, застряло в памяти? Год назад, да-да, точно, в этом же месяце он почувствовал себя усталым, потерявшим вкус к жизни, его стесняла даже собственная одежда, совсем как сейчас. Он поговорил об этом со своим другом Букаром, врачом; они частенько встречались в «Сентра».

— А ты уверен, что не теряешь свои фосфаты заодно с мочой?

Он тогда, никому ничего не сказав, потихоньку взял на кухне баночку, помнится, из-под горчицы. Утром помочился в нее и увидел пляшущие в золотистой жидкости мелкие частички, что-то вроде белого порошка.

— Тебе надо бы взять отпуск, развеяться. А пока поглотай-ка вот это, одну утром, одну вечером…

Букар нацарапал ему рецепт. С тех пор господин Монд больше не решался писать в баночку; да кстати, он тогда же выбросил ее на улице, позаботившись разбить, чтобы никто не вздумал ею воспользоваться. Он прекрасно знал, что дело не в фосфатах.

В три часа того дня, не чувствуя никакого желания работать, он вышел во двор, стоял под застекленной крышей на одной из платформ, рассеянно глядя, как мимо снуют туда-сюда кладовщики и шоферы. Из грузовика, крытого брезентом, слышались голоса. Почему он навострил уши? Говорил мужчина: