Жорж Сименон - Побег аристократа. Постоялец

— Кажется, у берегов Голландии Зейдер-Зе начинает затягиваться льдом.

В этом было нечто возбуждающее, и Эли Нажеар каждое утро первым выбегал посмотреть на градусник, висевший во дворе. На кухню он возвращался, торжествуя. Возглашал:

— Минус четырнадцать! А знаете ли вы, что у нас в Анатолии зимой постоянно от минус тридцати до минус тридцати пяти градусов?

Сообщая это, он оглядывал лица сидящих за столом. Домб никогда ему не отвечал, но Эли со своей стороны делал вид, что этого не замечает. Валеско время от времени изображал вежливую улыбку, показывая, что он слышит сказанное. Что до Моисея, он не имел привычки участвовать в разговорах.

— Однажды я на своем автомобиле отправился из Трапезунда в Персию, у моего отца там были дела. А этот путь, да будет вам известно, в основном одолевают с верблюжьими караванами…

— Разве там нет железной дороги? — дивился господин Барон.

— Собираются построить одну, но работы еще не начались. Подумайте, ведь речь не о таких коротких дистанциях, как здесь! У нас счет идет на тысячи километров…

В общем, господин Барон оказался почти единственным собеседником, готовым подавать реплики Эли. Возможно, его и удивляло неприязненное настроение прочих, но поскольку оно не выражалось достаточно отчетливо, он об этом не заговаривал.

Что до Эли, он никогда прежде не был таким болтливым и вертлявым. Он думать забыл о своем насморке и остеохондрозе, ел с аппетитом, а вечером по-прежнему уписывал в одиночку полный ужин.

В первый вечер сотрапезники с интересом смотрели, как он уплетает мясо и овощи, когда другие ограничиваются бутербродами. Но он ничего не замечал. А поскольку сыр стоял перед господином Бароном, он проворковал:

— Вы не будете столь любезны передать мне сыр?

Зато Антуанетта совсем перестала есть, отца это беспокоило:

— У тебя такое тощее маленькое личико, кожа да кости. Наверное, это возрастное. Тем паче имеет смысл есть побольше!

Нажеар не преминул вмешаться:

— Моя сестра в ее годы чуть не умерла, нам пришлось отправить ее в Грецию. Вы знаете Грецию?

— Он просто не понимает, что говорит, — объясняла Моисею мадам Барон. — Не отдает себе отчета!

В то утро он как нельзя более непринужденно сообщил:

— Знаете, мадам Барон, вам будет заплачено за все. Я написал своей сестре. Недели не пройдет, как я получу деньги.

Она сочла за благо промолчать. Погрузилась в свои домашние заботы. Вдруг заметила, что он взял полную сетку мидий, выдвинул ящик стенного шкафа, пошарил там, ища нож.

— Что вы делаете?

— Я вам помогу скоблить мидий.

— Сделайте милость, оставьте это, мсье Эли!

— Меня это позабавит.

Он проводил свою жизнь на кухне. Если и удавалось выгнать его оттуда, он очень скоро находил новый предлог, чтобы вернуться.

— Послушайте. Мне тут надо все вымыть. Ступайте к себе в комнату…

Нашел он и другой трюк: оставлял свою дверь открытой, чтобы все, кому надо было войти или выйти, волей-неволей проходили мимо него.

— Зайдите на минутку погреться, мсье Валеско! Мадам Барон не желает никого видеть на кухне. Сигарету не хотите? А что я вам говорил? В газетах-то ни словечка, а?

Теперь он читал их первым. Выхватывал прямо из рук мадам Барон:

— Вы разрешите?

А убедившись, что о нем ничего не пишут, игриво подмигивал всем вокруг, бормоча:

— Порядок!..

Мадам Барон вздрагивала, слыша это, косилась на мужа, но ему было хоть бы что. Остальные обитатели дома, как один, направляясь на кухню или просто проходя по коридору, пытались, кто как мог, избегать назойливости Эли, который так и норовил вцепиться в каждого.

— Умоляю вас, посидите в своей комнате! — часто просила она его.

— А если мне приятнее быть подле вас?

У нее не хватало духу ответить ему: «А для меня мучительно ваше присутствие».

Но это была правда. Эли тяготил всех обитателей дома, за исключением господина Барона, ведь тот ничего не знал. Чтобы перекинуться парой слов, приходилось забираться на лестничную площадку второго этажа или в мансарду третьего, да и то Эли, наделенный чутким слухом, тут же вылезал с вопросом:

— Вы говорите обо мне?

— Да нет же! Вы думаете, людям и поговорить больше не о чем?

— Я же знаю, вы обо мне говорите. Но не бойтесь. Через несколько дней об этой истории и думать забудут, тогда я сразу уеду. А как только окажусь у себя на родине, обязательно пришлю вам сувенир.

Он больше не вспоминал о своем припадке, о рыданиях и воплях! Можно было подумать, что он никогда не ползал в ногах у Антуанетты, не хныкал, взывая к маме и умоляя мадам Барон простить его, да с таким искаженным лицом, что она перепугалась, уж не умирает ли постоялец прямо у нее на глазах. Не он ли трижды подряд, раз за разом бился головой об стену, не он ли корчился на полу в судорогах, словно эпилептик?

Для него все это уже осталось в прошлом, было забыто. Он снова занял в доме свое прежнее место. Правда, за его пансион не заплачено, ведь банковый билет сожгли, но что с того, он же обещал прислать дары из Турции.

— Вы увидите! Перед отъездом я вас научу варить кофе по-турецки, а как только доберусь домой, вышлю вам прелестный сервиз из чеканной меди.

Бывали моменты, когда мадам Барон чувствовала, что еще немного, и она сама бросится перед ним на колени, умоляя его замолчать. Она не могла ни на минуту остаться наедине с дочерью, которая день ото дня становилась все мрачнее. Думаешь, он у себя в комнате? Как бы не так: уже стоит за кухонной дверью! Кухня стала его территорией. За день он раз пятьдесят пробегал по коридору от своей комнаты до стеклянной двери. Это он подливал кипяток в кофе. Это он, когда мадам Барон убиралась в комнатах, тыкал вилкой в картошку, проверяя, сварилась ли она.

— Я ведь сказал вам: это меня развлекает!

Он стал реже обращаться к Моисею и никогда — к Домбу, который уходил к себе, как только Эли садился за стол.

— Мог бы, кажется, попросить у меня такую же коробку, как у других, и есть на ужин хлеб с маслом! — жаловалась мадам Барон. — Вы не находите, господин Моисей? Он вынуждает меня готовить по вечерам для него одного!

— Зачем же вы это делаете?

— Мне как-то неловко все вдруг поменять… Да и муж удивится, это тоже надо учитывать…

В довершение всего, когда становилось зябко, Эли с утра до вечера щеголял в фиолетовой домашней куртке с бранденбурами [3] Бранденбуры — двойные петли из шнура или позумента; деталь, позаимствованная из венгерского национального костюма. . Он был доволен, любовался собой! И не преминул подробнейшим образом объяснить, что свою одежду он заказал в Будапеште у поставщика самого адмирала Хорти.

Ужаснейшим из дней стал вторник. Господин Барон работал на дневном поезде и домой возвращался к семи. Уже накануне вечером Эли почуял в обиходе дома нечто необычное, а поутру, увидев, что мадам Барон возвращается с рынка с цветами, стал хмурить брови и устроил в своей комнате, так сказать, засаду: оставил дверь открытой, когда Валеско неизбежно должен был пройти мимо.