Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

Вопрос нередко встает ребром: кто возьмет верх, жизнь или смерть? Если смерть, то тогда худо будет всем, и людям и городу, если же верх возьмет жизнь – ну что ж, тогда можно планировать будущее, надеяться, что воздуха в городе хватит и богатым и бедным.

Очень хотелось Белозерцеву, чтобы верх в его родной Москве одержала жизнь. И всегда держала верх, всюду, во все времена. Жаль только, что желания не так часто совпадают с возможностями, с исполнением их, и еще менее часто – с тем, что происходит за окнами наших домов.

20 сентября, среда, 14 час. 40 мин.

Зверев стоял у окна и смотрел вниз, на свежую осеннюю траву, покрытую мелким крапом – сором расшелушенных белками шишек, щурился, словно бы его слепила пятнистая зелень, дважды сощипнул пальцами с глаз пылинки, мешавшие смотреть. Внизу с короткоствольной пневматической винтовкой к дереву подкрадывался капитан в рубашке с закатанными рукавами. Шел капитан совершенно бесшумно – ни одна ссохшаяся шишка, ни один сучок не хрустнули у него под ногой, а в траве совершенно не осталось следа – ни единой вмятины, хотя капитан имел крупное телосложение и след после него обязательно должен был остаться… Но нет – трава была ровная, ни единой примятости.

Не удержавшись, Зверев одобрительно похмыкал в кулак: хорошо идет капитан! Этот капитан был старым следопытом-афганцем, Зверев хотел переманить его в свое управление, да не удалось, – много мух стрескал где-нибудь под Гератом или Джалалабадом, Зверев не помнил точно, в каком месте тот служил, помнил только, что вернулся капитан Лесных оттуда с двумя медалями «За отвагу» и афганским позолоченным орденом, очень похожим на нашу геройскую звезду – приделать к нему новую колодку, натянуть красную ленту – и будет настоящая геройская звезда, – вначале ходил как пришибленный, а потом оттаял. Про Афганистан Лесных никогда не рассказывал, от разных шумных ветеранских встреч уклонялся – сбегал или просто не появлялся на них, воспоминаний под холодную московскую водку и бутерброды с колбасой не любил.

Белка почувствовала неладное раньше, чем капитан отыскал ее – рыжеватый шустрый комочек был совершенно невидим на солнце, растворялся, таял в воздухе, – зацокала зло, звонко, бросила шишку, которую держала в лапках, на траву и стремительно поползла по стволу вверх.

Капитан ткнул в ее сторону одной рукой – той, в которой была зажата пневматическая винтовка, в ту же секунду раздался сухой негромкий щелчок, будто переломилась щепка, белка, подержавшись немного на стволе, оторвалась от него, ударилась о ветку, скользнула в сторону, стукнулась еще об одну ветку и полетела вниз смятой меховой тряпицей. Лесных проворно метнулся к дереву и подставил под падающую тушку полиэтиленовый пакет.

Белка точно угодила в пакет, тяжело легла на дно. Капитан закрутил горлышко пакета узелком и тут увидел Зверева, собранное холодное лицо его тронула легкая улыбка.

– Ловко, Лесных, – сказал генерал в открытое окно, перегнулся через подоконник, – я даже не думал, что ты такой мастак по этой части. А ты, оказывается, лупишь это сырье для шапки, как хороший едок картошку.

– Эта белка – последняя, – сказал Лесных, приподнимая пакет, – больше в парке нет.

– Зачем тушки собираешь? Чтобы не воняли под окном?

– Для собак. Собакам хороший корм.

– А что, дело! – одобрительно отозвался Зверев, махнул рукой, отпуская капитана. – Соловьев теперь, значит, некому трескать? – он вздохнул. – Но и соловьев нет. Финита!

Повернувшись к столу, он взял кассету с записью последнего разговора Белозерцева, вставил в магнитофон, включил и невольно нахмурился, услышав тяжелый металлический голос – ну и отметил же Создатель голоском этого господина! Словно бы вылезла говорящая обезьяна из американского фильма ужасов и начала гавкать налево-направо – стесала пару голов, попила крови и теперь сидит в бетонном подвале, названивает своим жертвам. А кто-то от этих звонков давится в рыданиях, хватается за сердце, стаканами поглощает лекарства, стараясь успокоиться.

Отмотал немного пленку, снова послушал железный, с глухими нотками голос, поразмышлял немного – не слышал ли он где его – и, поискав в широком занимающем весь угол кабинета селекторном пульте нужный рычажок, дернул вверх.

– Родин? Зайди-ка ко мне, друг Родин…

Постоял немного у окна, ожидая Родина. Капитана Лесных внизу уже не было, Зверев пробежался глазами по стволам деревьев – хоть Лесных и заявил, что белок больше нет, а вдруг осталась одна, самая сильная и самая хитрая? Нет, белок не осталось ни одной, и от осознания этого сделалось немного печально – и нас тоже перебьет неумолимое время. Как капитан Лесных белок. Хоть и находился милицейский «офис» в самом центре огромного города, а звук города – автомобильные всхлипы, гул троллейбусов, рявканье газующих моторов – доносился до Зверева из далекого далека. Словно бы из-под одеяла. Он невольно улыбнулся. Нет, эту необъяснимую глухоту звука с одеялом не сравнить. Есть где-то, проходит в невидимом месте черта, стоит ее только пересечь, как город врывается в человека с удручающим ревом, придавливает его к земле.

Город этот любили – иногда ненавидели – с одинаковой силой все: Белозерцев и Виолетта, Зверев и редкозубый Клоп, Ирина Константиновна и покойный Агафонов, пухлощекий Пусечка и белозерцевский водитель Боря – в каждом человеке, независимо от его сути, от того, чем он занимается, преступник он или национальный герой, есть что-то одинаковое, общее сентиментальное начало. Кроме того, у всех присутствует одинаково дежурный набор слабостей: тяга к удобствам, сытой еде, крепкой выпивке, к тому, чтобы на уши ничего не давило – ни звуки города, ни визг какой-нибудь циркулярной пилы, ни скрип гаражных ворот, ни пулеметная долбежка отбойного молотка, ничто! Слабости решают все. Зверев не выдержал, покхекхекал в кулак. Было когда-то, звучало во весь голос знаменитое сталинское выражение: «Кадры решают все». Кадры…

Он неожиданно услышал словно бы со стороны свой сдержанный смешок – вырвался сам по себе, непроизвольно. Зверев подумал, что так недолго и свихнуться. А вообще, если уж на то пошло, неплохо бы купить билет на поезд и отправиться куда глаза глядят… Например, на Юг, в благословенные места, на инжир с мандаринами. Можно даже дикарем, заранее к поездке не готовясь, – не заказывая себе «люкс» в санатории и машину в аэропорт, – а поехать так, как ездил когда-то в студенческой юности. Г-господи, какие же дивные времена были!

– Тьфу! – Зверев сплюнул, поморщился, словно от зубной боли: вряд ли он теперь поедет на Юг так беззаботно и безбедно, как это бывало раньше. Все, прошли те времена, канули в нети. Как-то в бане чекистский генерал Веня Иванов произнес с тихой грустью – от собственных слов у Иванова даже заслезились усталые глаза – и вообще от комитетского генерала было странно слышать рассуждения о политике и тем более странно видеть заслезившиеся глаза: «В Штатах капитализм устанавливали двести лет, у нас – три дня, в Штатах полно богатых, у нас – полно нищих».