Валерий Поволяев - Первый в списке на похищение

– Конечно, конечно…

– Потом я этих ребят снова верну в дом, – Белозерцеву было важно убрать охранников, которых он сам же и привел в квартиру. Но тогда, четыре часа назад, была другая ситуация. Если он не уберет Фоминых, то у Высторобца могут возникнуть сложности. – Собственно, они со мной же и вернутся, – сказал Белозерцев. – Ты согласна?

– Согласна, – поспешно и обреченно отозвалась Ирина.

– А теперь позови к телефону кого-нибудь из этих орлов. Любого.

– Сейчас, сейчас, – поспешность Ирины, обреченность ее ослабшего голоса, покорность снова вызвали у Белозерцева приступ злости.

– Слушаю вас, – громыхнул в трубку бодрый солдатский бас.

– Это кто? Володя, Андрей? Андрей, возвращайтесь с братом в контору, вы оба нужны здесь. Машину посылать за вами не буду, в разгоне нет ни одной. Доберетесь общественным транспортом. Лады? Ну и хорошо. Нет, Ирине Константиновне трубку не надо передавать, мы с ней обо всем договорились… – но тем не менее голос Ирины снова раздался в трубке. Слушать ее Белозерцев уже не мог, вытянулся резко, словно по спине его мазнуло свалившимся с крыши камнем, дернул плечом, сопротивляясь боли, которая должна была вот-вот оглушить его, и резко бросил трубку на аппарат.

Уже стоя под душем, мотая головой от частых сильных струй, он услышал, как «панасоник» зазвонил вторично. Голос у телефона на этот раз был блеющим, бараньим, жалобным – позвонил, позвонил «панасоник» и умолк.

20 сентября, среда, 16 час. 40 мин.

Через пять минут после разговора Белозерцева с женой Звереву принесли пленку с записью. Зверев внимательно прослушал ее, покхекхекал в кулак, прослушал снова. В глазах у него промелькнуло недоумение:

– Либо я ничего не понимаю в жареных шкварках, либо старым, как Рабиндранат Тагор, стал. Зачем он снимает охрану с квартиры, а? Убей меня бог – не понимаю. Усиливает свою охрану для встречи с этими вяхирями у «Известий»? Но ведь он прекрасно знает, что туда можно являться вообще без охраны, это безопасно. Опасно будет потом. Тогда в чем же дело, а? Нет, я что-то совсем перестал разбираться в кулинарии.

20 сентября, среда, 16 час. 45 мин.

В маленькой, тесной, с единственным отверстием, выходящим в потолок, комнате сидел плотный человек с невыразительным лицом и округлыми плечами, в костюме, застегнутом на все пуговицы, и внимательным взглядом прощупывал Волошина. Волошин понял сразу – с Лубянки, из новичков – скорее всего переведен в Москву с периферии, обживается в Белокаменной, по старой привычке в каждом иностранце видит шпиона, в каждом дворнике – завербованного агента, сволочь, предавшую свою Родину, – иначе с чего бы ему застегиваться в жаркий день на все пуговицы? В штатском пиджаке сидит, будто в форменном кителе. Макаронник! Но строевой давно не занимался. И что такое зарядка, не знает. Пуговицы у него едва держатся – мочки пиджака от напора совсем расползлись, а сами пуговицы вот-вот отщелкнутся. Тяжеловат, задаст, слишком откормлен для своей должности – явно не самой крупной на Лубянке. Обычный тонтон-макут.

И с оружием. Под мышкой бугрится кобура с табельным пистолетом. Пистолет у него Макарова либо Стечкина. М-да, макаронник, он и есть макаронник. Макаронниками в пору волошинской молодости, когда он тянул лямку на срочной службе, звали сверхсрочников.

Те, необразованные, с семью классами за плечами (чаще всего такое образование прячут в рюкзак, чтобы никто не видел и было удобно носить), – слово «лыжи» пишут с двумя «ы», а в нехитром сочетании слов «воронья слободка» или «дедушка Мазай» допускают сразу тринадцать ошибок, – охотно оставались в армии на сверхсрочную службу, гоняли солдат до обмороков и за лишнюю лычку на погонах готовы были пристрелить родную матушку.

А ведь наверняка этот «безпековец» служил когда-то в армии сверхсрочную.

– Документы! – потребовал «безпековец».

Волошин протянул ему красное «муровcкое» удостоверение, сработанное из какой-то бракованной, быстро облезающей клеенки – с таким удостоверением даже ходить неудобно. «Безпековец» двумя пальцами взял его, развернул, сличил фотокарточку с оригиналом. Волошин не выдержал, спросил:

– Похож?

«Безпековец» поджал нижнюю губу.

– Не очень, – щелкнул корками удостоверения, вернул Волошину. – Чему обязан?

– Назовите, пожалуйста, свою фамилию.

– Старший лейтенант Бобэнко Николай Николаевич.

«Каково! – не замедлил восхититься про себя Волошин. – Хар-рош Бобэнко. А фамилия пишется небось через “е”. Бобенко! М-да, верно сказано в хороших стихах: “Топтался дождик у дверей и пахло винной пробкой”. Такие люди никогда не прощают другим, что те живут на белом свете. Бобенко – не просто из провинции, из-под какой-нибудь Читы или губернского города Замухрышен-ска – он из зарубежной провинции, из так называемого ближнего зарубежья».

– Итак, чем могу быть полезен? – спросил Бобенко, голос у него был певучим, тонким, с «прижимом» – Бобенко сдерживал свой голос. Видать, он хорошо пел.

– Ничем.

– Тогда, извините за любопытство, какую задачу вы здесь, на телефонной станции, решаете?

– Это вам может объяснить мой непосредственный руководитель – генерал-майор Зверев. Его телефон… – Волошин одну за другой перечислил семь цифр, как в шифровке, каждую цифру отдельно, – позвоните ему, товарищ лейтенант, думаю, он вам все доложит. Я же такими полномочиями не наделен.

Бобенко стиснул зубы и заиграл желваками. Была бы его воля – сварил бы Волошина в супе. Звонить милицейскому генералу Бобенко не стал – получил бы от него хорошую нахлобучку, а потом, вдогонку, и нахлобучку от собственного генерала. «И на это быдло с семиклассным образованием, на таких макаронников мы променяли высоких спецов, работавших ранее в “конторе глубокого бурения”?» – невольно подумал Волошин. Хотя и его акции в глазах этого «безпековца» тоже были невысоки – «безпековец», не зная о Волошине ничего, уже ненавидел его.

– Ладно, можете быть свободны, – милостиво, сквозь зубы, проговорил «безпековец».

– А вы меня и не задерживали, лейтенант, – так же сквозь зубы ответил ему Волошин. – Я правильно вас понял? – Волошин специально в звании «безпековца» убирал приставку «старший», очень уж этот «певец трудового народа» не понравился ему, – ушел, с силой хлопнув дверью бетонной комнатенки.

В коридоре его ждали подчиненные – два сотрудника технического отдела, два старлея – Афонин и Тур. Афонин – высокий со «стальной выправкой хребта», в тяжелых роговых очках, надежно усевшихся на нос, интеллигентный до мозга костей, и Тур – разбитной, катающийся по земле, как надувной шарик, веселый, лицом очень похожий на царя Николая Второго – правда, изрядно потрепанного. Если обрамить его бородкой, приклеить усы с колечками на концах – получится вылитый Николай Александрович.