Пит Эрли - Камень Апокалипсиса

— Я подумал, что вас мучают голод и жажда после столь длительного путешествия, — сказал префект, сердечно обнимая Грассо.

Он не удивил своего друга, выбрав для встречи ресторан. Наслаждение изысканной кухней было одной из тех слабостей, что дозволяла католическая церковь своим служителям. Зерилли вполне оправдывал укрепившуюся за ним репутацию чревоугодника. Он не конфузясь оплачивал стоимость пиршеств выданной Ватиканом кредитной карточкой «Американ экспресс», хотя лишь немногие владельцы ресторанов находили в себе достаточно нахальства, чтобы представить счет. А все из уважения к церкви.

Своим обликом Зерилли будто иронизировал над стереотипом архивного работника, которого, так же как и библиотекаря, люди рисуют себе тихоней, задумчивым молчальником, этакой серенькой мышкой. Ростом под два метра и при весе более полутора сотен килограммов, Зерилли к тому же отличался громоподобным басом и изрядной общительностью.

— Советую, дружище, отведать окунька! — проревел он. — Местный шеф-повар готовит его тремя разными способами! И знаете, давайте-ка я закажу по двойной порции!

Грассо, действительно проголодавшись за время перелета, охотно согласился, и Зерилли, крайне довольный, что выдался шанс продемонстрировать свою кулинарную эрудицию, тщательно проинструктировал официанта, а заодно велел подать на закуску по чашке супа из всяческой морской живности с бобами и спагетти — фирменное блюдо, которым по праву гордился хозяин. Подняв винный бокал, он провозгласил тост:

— За всех наших братьев и сестер, чьи души пребывают ныне с Богом и ведают счастье лицезреть Господа нашего Иисуса Христа и Пресветлую Богоматерь Деву Марию!

Голос префекта эхом отразился от самых укромных закутков ресторанчика. Затем он добавил, правда, шепотом, только для ушей Грассо:

— Включая и тех, кому гореть бы и гореть в аду, кабы не милосердие Божие, всеблагое и всепрощающее. А ведь грехи-то за ними — ох, страшные…

Грассо невольно оглянулся по сторонам и только тут обратил внимание, что солнце идет на покой и небо уже облилось розовым соком. Есть ли на свете другой такой город, как Рим, особенно вечером? Вот уж вряд ли.

— Ах, — вздохнул он, — Рим. Воистину град небесный…

— Да, друг мой, — понимающе кивнул Зерилли. — Долго, непростительно долго изволили вы отсутствовать.

Еще целый час старые товарищи вспоминали общих знакомых, не забыв, разумеется, перемыть кое-кому косточки и обсудить последние церковные сплетни. Наконец Зерилли осторожно поинтересовался, отчего Грассо столь не терпится порыться в архивах.

— Самоубийство, — ответил Грассо.

— Кто-то из… близких?

— Вообще-то мы даже никогда не встречались, — развел руками Грассо. — Однако обстоятельства его смерти меня крайне заинтриговали, в особенности одна загадочная метка на левой ладони. Полагаю, это стигмата, хотя и не в традиционном толковании, как, например, у той девочки из деревни.

Вилка Зерилли замерла в воздухе. Прямо скажем, явление редкостное.

— Стигмата… При суициде?! Нет, решительно невозможно! Божий дар не доводит человека до самоуничтожения!

— Метка появилась только на левой руке, — пояснил Грассо. — По форме напоминала крест, причем детализирована до такой степени, что можно было разглядеть фигурку распятого Христа. Вплоть до тернового венца.

— Друг мой, послушайте, что вы такое говорите?! Это не может быть стигматой! Скажем, родимое пятно или рана, нанесенная самим же человеком. Жестокая шутка, тут сомнения нет.

— Не думаю. Тщательное медицинское обследование показало, что метка идентична стигмате. Супруга этого мужчины заявила, что рана появилась после того, как он коснулся некоего камня.

— Что значит «коснулся камня»? Какая-то скала?

— Нет, он взял в руку булыжник.

— Чушь! — вскинулся Зерилли.

Его реакция оказалась столь резкой, что Грассо опешил. Впрочем, Зерилли тут же спохватился.

— Извините, друг мой, — вполголоса сказал он, — но ваши слова смехотворны и даже возмутительны.

— Как так?

— Прошу вас, давайте не будем разыгрывать из себя наивных юнцов с широко распахнутыми глазами. Мы все-таки уже старики. Вы бы себя со стороны послушали! Булыжник, вызывающий стигматы!.. Друг мой, вы совсем не изменились. Как и в молодости, хотите быть одновременно и ученым, и священником. Так не бывает. Надо выбирать. Наша церковь говорит, что произошли тысячи чудес. Научное сообщество утверждает: ни одного. Да какая разница?! Истинный христианин верит по-прежнему. Разве вы не видите, что этот спор лежит в самом основании нашей религии: подлинная вера начинается лишь там, где кончаются логика и наука. Как только вы это осознаете, то поймете, что у вас даже нет причин что-то здесь искать.

— Разве Господь хочет, чтобы мы отвернулись от научного знания? Я так никогда не считал, — ответил Грассо. — Он дал нам неограниченный интеллект. Мы по самой своей природе требуем доказательств, сомневаемся, задаем вопросы. Если существует мистический камень — а я именно так и думаю, — откуда он мог взяться? Полагаю, в архивах может найтись ключ к разгадке этой тайны.

— Ну вот, видите? Все именно так, как я и говорил, — рассмеялся Зерилли. — Вы совсем не изменились. Боюсь, вы потеряете время, хотя это ваше полное право. Итак, с чего собираетесь начать?

— Помнится, много лет тому назад я встретил ссылку на трактат Пико Феррары. Он жил в конце тринадцатого века и большую часть жизни расследовал мистические события. Если где и упоминается стигмата в форме распятия или таинственный камень, так скорее всего именно в его книге. А вы с ней знакомы?

— Нет, никогда о ней не слышал, хотя для вас мы ее разыщем. Ну а пока что давайте пригубим вина, и еще нас ждет десерт.

Расстались они далеко за полночь. К тому времени Грассо был на ногах уже больше суток. Впрочем, сон никак не шел; профессор встал еще до рассвета, помолился и отправился из гостиницы на поиски такси.

Рим стряхивал с себя остатки дремы. Женщины подметали тротуар перед своими лавочками и окликали друг друга в приветствии. Торговцы поднимали жалюзи на витринах, наполняя утренний воздух металлическим грохотом. На дорогах уже выстраивались пробки из «фиатов», такси и мотороллеров, сопровождаемые гудками клаксонов и непристойными жестами. Полусонный таксист доставил Грассо к площади Святого Петра, и спустя несколько минут священник-хромоножка уже миновал древнюю каменную стену, последнюю линию обороны против наступавших варваров Барбароссы, и через ворота Святой Анны попал в город Ватикан. Возле дворца Бельведер, где расположен вход в Тайный архив, его остановил швейцарский гвардеец. Прежде чем он достиг мраморной лестницы, ведшей непосредственно в хранилище, его еще дважды окликали часовые. Грассо постоял с минуту, чтобы перевести дыхание и заодно поприветствовать старого знакомого: статую Ипполита, которого многие считают наиболее крупным теологом римской церкви третьего столетия. В глазах Грассо Ипполит был героем, несмотря на то что этот теолог, беспощадный критик и бунтарь, в свое время пошел против церкви, в 217 году открыто восстав против новоизбранного папы Каллиста и объявив самого себя «антипапой». Был приговорен к особо тяжелым исправительным работам и погиб в узилище.