Йен Колдуэлл - Пятое Евангелие

Я стянул с себя пропотевшую сутану. Во мне зрела крохотная надежда, и чем дольше молчал телефон, тем больше она крепла. А вдруг Симон уже на свободе? Теперь, когда выставка достигла своей цели, может быть, Лучо с Миньятто решили привезти его домой?

Отогнав эту мысль, я занялся квартирой. Но Мона уже помыла посуду и навела чистоту в комнате Петроса. Так что я наскоро принял душ, чтобы смыть с себя осадок после встречи с Майклом. Едва я успел одеться, раздался стук в дверь.

Ожидая увидеть Петроса и Мону, я поспешил открыть. Но на пороге стоял мужчина с серебряными волосами. Мирянин, в черном костюме с галстуком, не из моих соседей – раньше я никогда его не видел. Но человек посмотрел на меня так, словно мое лицо ему знакомо.

– Чем могу быть полезен? – спросил я.

– Отец Андреу?

В глубине души задрожал крошечный огонек паники.

– Александрос Андреу? – повторил он.

Александрос. Имя, которое значилось в моих официальных документах. Человек что-то держал в руке. Конверт!

– Да, это я. Пожалуйста, объясните, что происходит.

Он протянул мне конверт. На нем были оттиснуты слова: «ПРЕФЕКТУРА ПАПСКОГО ДОМА», над ними помещался герб Иоанна Павла. А человек этот – курсоре, личный курьер папы.

– Что это? – пробормотал я.

– За тридцать минут до аудиенции перед вашим домом будет ждать машина, – сказал курсоре, не отвечая. – Доброй ночи, святой отец.

Слегка поклонившись, он удалился.

Я разорвал конверт. Лежавшая внутри карточка гласила:

«Вы вызываетесь в частные апартаменты Его Святейшества к десяти часам утра для дачи показаний».

У меня колотилось сердце. Я ничего не понимал. Как прокуратор Симона, я не мог выступать свидетелем по его делу.

Но теперь правила поменялись – папа стоит над законом.

Я оцепенело пошел к шкафу – искать свою парадную сутану. И утюг. Но в коридоре остановился. Окна комнаты Петроса выходили на дворец. Окна кардинала Бойи были темны, но по всему верхнему этажу горел свет.

От мысли об этих апартаментах у меня мурашки поползли по коже. Надо тщательно продумать, что говорить. Если к утру Майкл не признается, мне понадобится помощь Миньятто.

Я доставал гладильную доску, когда в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и послышался голос Петроса.

– А в джунглях обычно они… у них такой яд, он может убить, но это потому, что они едят жуков, у которых яд, а в зоопарке они таких жуков не едят… поэтому они, ну… не очень ядо витые. Или даже вообще не ядовитые!

Я сделал глубокий вдох и закрыл шкаф. Под ногу попалось что-то острое, и я приглушенно выругался. Мона услышала меня и, когда я вышел в прихожую, улыбнулась.

– Это про древесных лягушек, – пояснила она.

Но потом увидела выражение моего лица.

– Babbo! – закричал Петрос, бросившись ко мне.

Я шагнул вперед, быстро подхватил его, чтобы он не заметил неуверенности у меня в глазах, и протянул Моне приглашение, которое принес курсоре.

– Это хорошо или плохо? – прошептала она.

– Не знаю.

Петрос был вне себя от радости. История его приключений с той минуты, как я ушел, неслась потоком невразумительных фраз. Я держал мальчика на руках и собирался сказать, что человек, который ворвался в нашу квартиру, больше никогда не вернется. Наш дом снова по-настоящему стал нашим. Но после нескольких часов, проведенных с матерью, его жизнь полностью избавилась от мрачных красок.

– Спасибо, – сказал я Моне.

Но она уже повернулась к дверям.

– Уходишь? – спросил я.

Она пошла на кухню и нашла в шкафчике бинт.

– У тебя из ноги кровь идет, – сказала она, вернувшись.

Петрос посмотрел вниз и показал пальцем на цепочку красных пятнышек.

– Мона, – сказал я, – можешь остаться еще ненадолго? Мне нужно кое с кем встретиться, чтобы подготовить показания.

– На что ты такое наступил? – удивилась Мона.

Она присела, что-то вытащила у меня из пятки и протянула мне. В мою ладонь лег странный красный камешек.

Я ждал ее ответа.

– Я останусь столько, сколько тебе нужно, – сказала она, не глядя мне в глаза.

Она хотела перевязать мне ногу, но я забрал у нее бинт и все сделал сам. Она убрала руки и не пошла за мной к раковине.

С камешка смылось красное, и он превратился в осколок стекла.

– Ты чудесно его воспитал. – Мона подошла сзади и заговорила вполголоса, чтобы Петрос не подслушал. – Он такой рассудительный. Любопытный, все хочет знать. Когда я с ним, мне жаль, что…

Я не отрываясь смотрел на стекло.

– Мне жаль, – продолжила она, – что я так много пропустила в его жизни. Ты даже не представляешь, как я об этом жалею.

Я отступил назад и посмотрел на пятна крови, ведущие в спальню. И почувствовал первый укол страха.

– Знаю, у меня нет права об этом просить, – сказала Мона, – но я бы очень хотела видеться с ним почаще.

Ноги сами понесли меня по коридору. Голос Моны затих. Пятна же привели к стенному шкафу.

Предчувствие, словно щупальцами, обвило меня. Я присел и ощупал руками ковер.

– Что случилось? – спросила за спиной Мона.

Больше ничего не было, никаких осколков. Но в углу шкафа я обнаружил сверкающую искорку стеклянной пыли. За гладильной доской что-то прятали.

– Мона, – позвал я, не оборачиваясь, – надо, чтобы ты забрала Петроса обратно к брату Самуэлю.

Она ничего не спросила. Услышав мою интонацию, она просто сказала Петросу взять пижаму.

Это могло быть стекло из квартиры Уго. От разбитого окна, которое обнаружил Петрос.

Но старые оконные стекла не разбиваются на такие ровные кусочки. Это современное стекло. Закаленное. Такое используется для автомобильных окон.

Я дождался, пока за ними закроется дверь. Потом вытащил все из шкафа. Все до последней пары носков, до последней сутаны, до последней обувной коробки на верхней полке. Ничего.

Я вывалил на пол содержимое мешка с грязным бельем и нашел заплесневевшее полотенце. Оно валялось с тех пор, как Симон мылся после Кастель-Гандольфо. Но сутана, которую он оставил у нас в ту ночь, исчезла.

Я перебрал в памяти все, что сумел вспомнить. После того как Симон принял душ, он приковылял сюда одеваться, держа грязную сутану в руке. Но я не видел, чтобы он кинул ее в мешок для стирки. Мы тогда ушли и провели ночь с Лео и Софией в казармах. И вернулись только наутро.

А Симон возвращался раньше.

Он сказал, что в ту ночь не мог спать, потому пришел сюда и все прибрал.

«Господь, прошу Тебя! Только бы это не оказалось правдой!»

Я проверил мусорные корзины. Все оказались пусты. Правда, ко дну пластмассового ведерка в ванной прилипла такая же стеклянная крошка.

Тело словно налилось свинцом. Я внимательнее осмотрел ванную. Здесь у Симона впервые появилась возможность остаться одному. Он зашел помыться, а вышел завернутым в полотенце.