Йен Колдуэлл - Пятое Евангелие

Он опустил глаза. Они показались мне безмерно уставшими.

– Ты знал? – спросил я.

Он не ответил.

– Давно?

– Два дня.

– Он тебе сказал? А мне ничего?

Но, глядя на эти стены и фотографии на них, я понимал, почему Симон так поступил.

Лучо снял нагрудный крест и поместил его в маленькую шкатулку у кровати.

– Александр, – сказал он, – ты зря так думаешь. Твой брат никогда мне не доверял. Его семья – это только ты.

Он передвинул четырехногую трость, чтобы дотянуться до лежавшего в ящике тюбика мази. Одной рукой, потом – другой он с трудом втер лекарство в одряхлевшие пальцы.

– Тогда как ты узнал? – спросил я.

– Открой, пожалуйста, – сказал он, показав на шкаф.

Тот оказался заполнен старыми сутанами и запахом нафталина.

– Видишь, там? – спросил он.

– Которую?

И тут я понял, что Лучо говорил не о сутанах. А о том, что за ними.

У задней стенки шкафа стояла гигантская фотография увеличенной страницы из Диатессарона. Та, которую Симон снял с выставки Уго.

– Когда я учился в семинарии, – надтреснутым голосом сказал Лучо, – я интересовался Евангелием, так же как и ты.

Я раздвинул вешалки и вытащил панно. И похолодел.

– Не знаю, что он сделал с Диатессароном, – сказал Лучо. – На выставку, посвященную этому манускрипту, я бы продал много билетов. Но когда книга исчезла, мои страхи подтвердились.

Страница была с меня высотой. Я прислонил ее к стене, к фотографиям моего детства. И тотчас же почувствовал, как у меня в сердце словно треснуло стекло. Потому что, глядя на следы древних пятен, удаленных нашими реставраторами, я все понял.

Я стал рыться в карманах в поисках письма, которое Уго отправил Симону.

– Если ищешь Библию, – сказал Лучо, – у меня есть.

Он сунул руку под подушку и достал книгу.

– На мои пометки не обращай внимания. Уверен, ты все увидишь быстрее, чем увидел я.

Но я чувствовал лишь пронзающую насквозь боль в груди.

– Ручку, – прошептал я. – Дай ручку!

Он протянул мне лежавшую на ночном столике ручку.

Я встал на колени и развернул письмо на холодном мраморном полу. А потом сделал то же самое, что и алоги две тысячи лет назад. Везде, где видел стихи из Иоанна, я вычеркивал строчки письма.

– Подделка?

У меня задрожал голос.

Лучо не ответил.

Но я понял, вглядываясь в греческие строчки на фотографии, что мне не нужен его ответ. У меня похолодело сердце. Нервы звенели разбитым стеклом. Так вот что имел в виду Уго! Вот что он обнаружил.

Представшая передо мной страница Диатессарона соединяла в себе свидетельства всех четырех Евангелий о конце жизни Иисуса. О его последних мгновениях на кресте. Но не о его похоронах. Не о плащанице. Еще нет. Уго несколько недель изучал каждую мелочь в описаниях похорон и сделал открытие там, где не ожидал.

Изобличающим свидетельством стало не то, что Евангелия говорят о плащанице. А то, что они говорят о ранах, отпечатавшихся на ней.

На этой странице Диатессарона особо выделялись девять строчек. Выделялись они потому, что наши реставраторы удалили краску с фрагментов, вымаранных цензурой алогов, но все убрать не смогли. Остались слабые следы застарелых пятен, отчего эти девять строк были темнее, чем остальные. И любой проходящий мимо мог определить, что эти строки взяты из единственного Евангелия, против которого выступали алоги: Евангелия от Иоанна. И именно это несложное наблюдение сыграло в судьбе плащаницы роковую роль.

Семь строк представляли собой тридцать четвертый стих из девятнадцатой главы Иоанна – последний стих, который Уго привел в своем письме. Значение этого стиха трудно понять напрямую. Но его гораздо легче увидеть, если подойти с того же самого места, над которым мы с Уго работали вместе в последний раз: с истории о Фоме неверующем.

Фома неверующий – образ, созданный Иоанном. Ни одно другое Евангелие не утверждает, что Фома потребовал увидеть и потрогать раны Иисуса. Но в истории Фомы есть одна странность, которую в нашу последнюю встречу заметил Уго: очень похожая история рассказывается Лукой. По версии Луки, Христос появился после Воскресения перед испуганными учениками и, чтобы доказать, что он воскресший человек, а не адский призрак, показал им свои раны. Уго понял, что сравнение истории Луки и истории Иоанна вскроет подробности, которые отредактировал Иоанн. И самое разительное несовпадение в том, что Иоанн сделал основным персонажем истории Фому – на нем же, в свою очередь, сосредоточил рассуждения и Уго. Хотя позднее он обнаружил не столь крупное, но роковое несоответствие: у Луки упомянуты другие раны, не те, что у Иоанна.

В изложении Луки Христос показывает ученикам свои руки и ноги – раны от распятия. Но Иоанн прибавляет еще кое-что. Привносит в рассказ нечто новое. Он говорит, что Фома вложил перст в рану от копья в боку у Христа.

Откуда появилась рана от копья? Ни в каком другом Евангелии ее нет. Только сам Иоанн упоминает ее – ранее в собственном повествовании, в символически крайне важный момент: когда образы Доброго пастыря и Агнца Божьего наконец сливаются воедино. Именно эти стихи изображались на увеличенной странице Диатессарона, Иоанн, 19: 32–37:

Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один воин копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится. Также и в другом месте Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили.

Ни в каком другом Евангелии не упоминаются эти события. Откуда же Иоанн их взял?

«И не ломайте кости ягненка», – говорит Ветхий Завет о Пасхальном Агнце.

«И они воззрят на Него, Которого пронзили», – говорит Ветхий Завет о Добром пастыре.

Теологизм Иоанна достиг своей кульминации. В миг смерти Иисуса Пастырь и Агнец соединяются. Встречаются две змеи кадуцея Уго. Евангелие особо подчеркивает, что это сим волы и что они идут из Ветхого Завета. Иоанн настойчиво дает понять: вот почему умер Иисус. Как пастырь, он положил жизнь за свое стадо. Как ягненок, спас нас своей кровью. Иоанн даже отмечает, что эти события взяты непосредственно из свидетельства Возлюбленного ученика. Иными словами, они символически выражают истину, которая крайне важна для понимания образа Иисуса Христа. Но на земле, в истории, они не происходили.