Йен Колдуэлл - Пятое Евангелие

Здесь было мало потайных мест. Ящик под раковиной. Сливной бачок. Вентиляционная решетка. Везде пусто.

Но потом я понял, что ищу не там. Человек размеров Симона не станет смотреть вниз. Он посмотрит вверх.

Встав на тумбу с раковиной, я нажимал пальцем на плитки фальшпотолка, одну за другой. Все приподнимались с трудом.

А одна поддалась легко.

Я снял ее и пошарил в темноте.

Пока я вытаскивал сутану и раскладывал на полу, у меня тряслись руки. Парадная одежда Симона, подарок Лучо на окончание Академии. Колени выпачкались в грязи. Осколков стекла не было.

Мысленно сжавшись, я вывернул манжеты. Внутри правого лежала стеклянная пыль.

Я закрыл глаза. Симон стоит под дождем рядом с машиной Уго. Отгибает манжет. Оборачивает костяшки пальцев густой толстой тканью. Как любой боксер, он знает, как защитить руку. Чтобы разбить стекло, ему достаточно всего одного удара.

С рыдающим вдохом я поглядел на потолок. Я знал, что наверху есть что-то еще, но не хотел дотрагиваться.

Из отверстия на месте плитки петлей свисал черный тросик.

Когда судья спрашивал Фальконе, как могло получиться, что орудие убийства исчезло у него из-под носа, у комиссара не нашлось ответа. Потому что ни один жандарм не решится заглянуть священнику под сутану.

В тот вечер я подумал, что синяк на бедре у Симона – от власяницы. Теперь стало ясно, что к бедру брат привязал пистолетный ящик.

Я медленно осел по стене на пол. Достал из кармана телефон и позвонил Лео. Он ответил почти сразу.

– Ты говорил, что вы на этой неделе задерживали Майкла, – едва шевеля языком, сказал я. – Он подрался из-за штрафного талона.

– Ну да.

– Расскажи, как все было.

– Не знаю. Мне полковник Хюбер сказал.

«Меня там даже не было!» – уверял Майкл.

– Нужно, чтобы ты узнал, – сказал я.

Он пошуршал бумагами и снова взял трубку.

– Тут написано, что Блэк подрался с двумя офицерами, потому что мы поставили блокиратор на его машину. Не знаю, зачем мы это сделали, но в рапорте сказано, что он просто взбесился.

Могу понять зачем. Чтобы не дать ему уехать из Ватикана. Чтобы держать его подальше от встречи с православным духовенством в Кастель-Гандольфо.

– Это было в субботу днем? – спросил я.

– Откуда ты знаешь?

В субботу убили Уго.

– После того как вы его задержали, в котором часу его выпустили?

– Тут сказано, сразу после шести.

К тому времени Уго был уже мертв. Я ехал в Кастель-Гандольфо. А единственное, что было у Майкла на уме, – расквитаться с Симоном.

Вот почему он проник к нам в квартиру.

Я еще раз пошарил над потолком, на ощупь проследив в темноте, куда ведет черный трос. На другом его конце я почувствовал прорезиненную поверхность пистолетного ящика. У меня не хватало сил смотреть на него. Но, судя по весу, пистолет до сих пор внутри.

…Ты не мог этого сделать! Нет в мире большего зла!..

Я сел на пол и опустил голову, подперев ее руками. Кулаки побелели от напряжения.

…Уго был добрый человек. Он был невинен. Ты посмел убить агнца?..

Я не мог унять мучительную дрожь в груди. Я откинулся на стену и стиснул зубы. Крепко зажмуренные глаза саднило от навернувшихся слез.

Я пытался молиться. Но молитвы улетали, как дым, рассеиваясь в пустоту. Сидя у открытой двери, я видел перед собой коридор, и мой блуждающий взгляд наткнулся на кофейный столик, за которым мы с Уго разбирали его работу над Евангелием. В ушах звучал голос из телефонной трубки, которая мог ла зазвонить в любое время суток. Следы его присутствия обступали меня: письмо в моей сутане; дневник, взятый из его квартиры; пачки бумаги для проповедей у меня в комнате, черные от стихов, которые он писал, вычеркивал и просил меня исправить, – словно часы и дни жизни, сконцентрировавшиеся в этих предметах, спрессовались в один тяжелый укор. Я заставил себя встать. Только одно пришло мне на ум. Есть единственное место на земле, куда я мог пойти за помощью.

Встав на тумбу, я положил обратно за плитку сутану и пистолетный ящик. Потом стер с пола стеклянную пыль и направился к выходу.

Дверь в апартаментах Лучо мне открыл дон Диего. Сообщил, что Лучо нет – встречается с Миньятто. Я все равно вошел и сказал, что подожду.

Но ожидание казалось бесконечным. Я мерил шагами апартаменты, а Диего следил за мной взглядом. Наконец он сказал:

– Ваш дядя рассказывал мне, что сегодня произошло в суде. Вы потому здесь?

Я старался держаться, но даже не смог поднять на него глаза.

Диего рассматривал свои руки. Наконец он тихо произнес:

– Идите за мной.

Из кабинета Лучо он проводил меня в комнату, которую я почти не помнил, – спальню моего дяди.

– Наверное, будет лучше, если вы подождете его высокопреосвященство здесь, – сказал он и закрыл за собой дверь.

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что передо мной.

Больничную кровать с приподнятым изголовьем окружали медицинские приборы и таблетницы. Стояли три большие вазы с цветами. Платяной шкаф. А больше в этой просторной комнате, величиной со всю мою квартиру, не было ничего. Только на стенах… Памятные реликвии покрывали каждый их дюйм, как иконы – стену греческой церкви. Вот фотография Лучо на его ординации. Газетная заметка о фортепианном концерте, который он давал в молодости. Но на всех остальных фотографиях были мы!

Моя мать в молодости. Мои родители на венчании. Я ахнул, прикрыв рот рукой, когда увидел два ряда фотографий Петроса. Рядом – мои фотографии: с крещения; мои именины; я на руках у матери. Моя ординация. Я выигрываю в семинарии приз на конкурсе по знанию Евангелия. Мы составляли половину жизни моего дяди. Мы, которые, как нам казалось, ничего для него не значили.

Вторая половина посвящалась Симону. Две стены, от пола до потолка, целиком были заполнены его фотографиями. Малыш идет по Ватиканским садам, держа Лучо за руку. Едет на трехколесном велосипеде по столовой Лучо. Младенец на руках своего гордого дяди. На этой фотографии я увидел то, чего раньше никогда не наблюдал: мой дядя искренне улыбался. Далее шли все этапы церковной карьеры Симона. Вехи учебы в Академии. Назначения в нунциатуры. И наконец, пустая рамка, в которой была заключена шелковая шапочка. Пурпурная – епископская!

Мой взгляд вернулся к больничной кровати. К подносам с пластмассовыми пузырьками и кислородной подушке. Отвернулся я, только когда услышал, что дверь открылась.

Лучо вошел, тяжело опираясь на трость. Он ничем не напоминал кардинала, который сидел за свидетельским столом и пытался спасти Симона. Ему тяжело было дойти до кровати, но он движением руки отослал Диего и остановился, приблизившись ко мне.

– Дядя, я нашел у себя в квартире его сутану, – пробормотал я. – И пистолетный ящик.