Марина Серова - Карамельные сны

И с этого момента, можно считать, судьбы всех троих друзей снова переплелись в тугой узел. У Макса и Йосика появилась причина ненавидеть друг друга. Гога невзлюбил саму Марину — можно предположить, что он шкурой почувствовал в ней хищницу, готовую посягнуть на его финансовое благополучие и на власть в компании. Мать Йосика, Муза Платоновна, тоже ненавидела Гонопольскую, у нее было для этого сразу три причины: во-первых, девушка ей просто не нравилась, во-вторых, она сделала ее сына несчастным, в-третьих, из-за Марины Йосик решился на преступление и надолго оказался за решеткой.

Итак, Марина, производившая, в общем, неплохое впечатление, хотя ее ангельская внешность и являлась маской, под которой скрывалась сильная натура (достаточно вспомнить сцену в банке), накликала на свою голову немало проклятий. Но чья же ненависть успела созреть настолько, чтобы девушке стала угрожать реальная опасность?

Максима и Гогу исключаем — один из них уже полгода покойник, а второй только что к нему присоединился. С другой стороны, нельзя забывать, что эти убийства могут быть связаны с покушениями на Марину. Муза Платоновна тоже как будто была ни при чем. Тогда кто?

И потом, кукла. Даже две куклы, обе — «Мальвины». Так когда-то звали Марину одноклассники и мимолетные ухажеры. Кто и с какой целью шлет несчастной вдове эти глупые игрушки?

Параллельно передо мной стояла и другая загадка: убийства любовника Гонопольской — Стаса и ее домработницы Шуры. Кому они понадобились? В то, что киллер мог промахнуться, верилось с трудом: один раз еще куда ни шло, а два — нет, это исключено. Снайпер не промахивается, на то он и снайпер. Он не мазила из тира в парке культуры и отдыха. Пожалуй, это была самая трудная загадка. Хотя мысли на этот счет у меня были… Но о них потом.

Теперь надо решить, что делать дальше. Вывод напрашивался сам собой: следует опросить нескольких свидетелей, причем не свидетелей убийств (их не было), а тех, кто мог рассказать что-нибудь дополнительное о жизни убитых людей. В этом ряду, например, стоят родители Максима Гонопольского. Помнится, они прервали связь с сыном после того, как он поступил не в медицинский, а в Политехнический институт. Но с той поры прошло двадцать три года! Трудно поверить, чтобы все это время Гонопольские не поддерживали с сыном никаких отношений.

— Марина, — спросила я, когда клиентка вышла из ванной в утреннем халатике и тюрбаном из полотенца на голове, — отец и мать твоего мужа… твоего бывшего мужа — живы?

— Да… А зачем тебе?

— У тебя есть их адрес?

— Да… А зачем…

— Ты когда-нибудь была у них? Просто в гостях или по делу, с Максом или без?

— Нет, никогда. Они не хотели его знать, а он не настаивал. Хотя деньги на содержание передавал.

— И они принимали?

— Кажется, да. Но никогда его самого — только деньги.

— Все ясно. Вот что: времени еще мало, стемнеет не скоро, я успею к ним съездить. Диктуй адрес.

— А я?

— А ты останешься здесь и будешь сидеть тише воды ниже травы. У тебя это отлично получается, когда захочешь.

Марина продиктовала мне адрес и только успела еще раз спросить: «А зачем тебе?!», как я, не отвечая, уже хлопнула дверью.

Легенда о том, кто я такая и чего мне надо, родилась сама собой: после смерти Максима Гонопольского прошло ровнехонько полгода, и, значит, пришла пора делить наследство. Родители погибшего тоже входили в число наследников первой очереди. Если я представлюсь им как адвокат погибшего сына, разговор, как говорится, состоится при любой погоде.

Так оно, собственно, и произошло.

Очень похожие друг на друга, одинаково седые и одинаково ясноглазые старички (на вид им было далеко за шестьдесят) проводили меня на чистую, хотя и весьма скромно обставленную кухню, усадили на табурет и приготовились слушать. Меня не покидало странное ощущение, что сидевшие передо мной люди не муж и жена, а брат и сестра, так похоже, согласованно и синхронно они все делали. Если один поворачивал голову или наклонял ее набок, можно было не сомневаться в том, что и другой в ту же минуту сделает точно так. Если один поджимал губы и пожимал плечами, то и другой сразу же повторит его движение.

Незаметно оглядывая обстановку — очень скромная кухня, даже холодильник допотопный — «Буран», и никакой современной техники (интересно, на что же Гонопольские тратили деньги, которые ежемесячно присылал Максим?), я тараторила с дежурно-вежливой интонацией профессионального юриста:

— …таким образом, вам необходимо подать нотариусу заявление в установленной форме и пройти все процедуры — только после этого вы, совместно со вдовой вашего сына, получите право распоряжаться его имуществом. Простите, что приходится напоминать вам о столь печальных событиях, как гибель Максима, но жизнь идет… Имущество очень солидное, требует управления и контроля, вам следует собраться и решить, как с ним поступить… ведь Максим не оставил завещания.

— Нет, — вздохнули старички. — Какое завещание? Ведь он не знал…

— Совершенно верно, и именно поэтому всем вам, его близким, нужно прийти к определенному соглашению…

— Почему же только нам троим? — нахмурились старички.

— Я уже объясняла — потому что вы наследники первой очереди. По закону, наследниками первой очереди являются дети, супруг и родители наследодателя… Так вот, я и говорю, что вам с Мариной… с Мариной Георгиевной…

— Не знаем мы такой женщины! — отрезали старички.

Я удивилась:

— Как это? Вы не знаете, что жену… вдову вашего сына зовут Марина…

Меня перебили:

— Не знаем и знать не хотим! — Старички повернули головы и кивнули друг другу, а потом так же одновременно встали и высоко задрали подбородки — ни дать ни взять цирковые собачки. — Эта женщина для нас не существует. И никогда не существовала. Она — воплощение зла, и Максимка из-за нее стал настоящим поганцем! — сказали они, еле заметно отбивая такт по покрывавшей стол клеенке.

— Послушайте, но это все эмоции, а по закону…

Старички замотали головами, как одуванчики на ветру:

— Что нам ваш закон? Это фикция. Есть только один закон, человеческий. Почитай отца и мать своих, не укради, не прелюбодействуй, не возжелай жены ближнего своего — вот закон. Максим нарушил его. А кто-то другой наказал самого Максима, нарушив закон «не убий»…

Они говорили так слаженно, так привычно уступая друг другу, что в конечном счете я не поняла, кто у них главный.

— Хорошо, если вы до сих пор не хотите простить сына, это ваше дело, — втолковывала я им. — Хотя есть еще одна заповедь, пусть и не занесенная в скрижали, она называется «Будь милосердным», тем более милосердным к родному и единственному ребенку. Максим умер, а вы все еще таите на него зло в сердце своем — мне кажется, это тоже не совсем правильно. Не хочу быть моралисткой, я сама не святая… Но мне кажется, если Максим, воспоминания о нем — самое ценное, что осталось у вас от него самого… то вам нужно отпустить все обиды. Простите его.