Марина Серова - Осколки любимого сердца

— Зачем?

— Затем, что он дурак! — зло сказала Анюта. Теперь, без очков, она смотрелась совсем ребенком.

— Сама дура!

— Тебя же посадят, остолоп!

— Тебе-то что?!

— Мне-то ничего, а просто дурью не надо маяться, вот что!

— Не твое дело!

— Мое!

— Иди ты…

— Так, все, стоп!!! — рявкнула я, постаравшись вложить в голос интонации моего бывшего комвзвода — от окрика майора Сидорова, случалось, замирали даже степные волки. — Прекратить препирательство и нормально, по форме доложить, что тут у вас происходит! Иначе я возьму тебя — в левую руку, тебя — в правую, и мы дружной такой компанией отправляемся в милицию!

— Он его зарезать хочет! — вдруг крикнула Аня и резво вскочила на ноги. — Подкарауливает тут, третий день уже! По полдня дежурит! А сегодня мне по телефону сам все и рассказал! Хорошо, что я успела!

— Кого зарезать?

— Хрыча этого старого! Который Сашу обидел!

— Какую Сашу? Ту самую Сашу, которую… — я осеклась.

— Да, ту самую! Которую в нашем подъезде убили!

— Так ты мстить, что ли, собирался?

— Да! — это снова сказала Аня.

— А почему — ты? Ты ее знал, Сашу?

Вместо ответа мальчик быстро вскинул на меня глаза — я увидела, что он вот-вот готов заплакать, — и снова опустил голову.

А Аня сказала тихо-тихо:

— Он… Он ее не знал. То есть знал. Он… Ромка… Он ее брат.

— Брат Саши?

— Да.

— Так… понятно, — теперь я смотрела на подростка с новым интересом и невольным сочувствием. — А кому ты хотел отомстить? Убийце?

— Нет, — Аня продолжала давать мне ответы вместо своего приятеля. — Он хотел депутата этого зарезать. Потому что он Сашу… Ладно, не важно. Хорошо, что я успела!

— Ничего ты не успела! — сверкнул глазами мальчишка. — Сказал — зарежу, и зарежу! И не успеют меня посадить — убегу!

— Дальше колонии для малолетних не убежишь, — заметила я философски. — А чем резать будешь? Перочинным ножиком для заточки карандашей?

— У него за пазухой нож, — подсказала Аня. — С левой стороны, под рубашкой, он там специальную петлю пришил.

Не слишком церемонясь, я завернула руку мальчишки за спину и, несмотря на его отчаянное сопротивление, разоружила. Нож, о котором говорила Аня, оказался, к моему удивлению, настоящим охотничьим кинжалом с зазубренным лезвием и кровостоком. Я видела много таких во время службы в Чечне. Страшное оружие…

— Где взял?

Но подросток пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Предатель! — зашипел он Ане. — И я еще такого предателя за человека считал!

Она молчала. Щурилась и смотрела на него с торжеством.

— Чтобы я! Еще раз! Хотя бы слово!

— Да уж, страшная эта вещь — разочарование в людях, — заметила я, пряча кинжал в Анин рюкзачок, что висел у меня на плече. — Но как бы ты ни был не расположен к откровенности, друг мой, а поговорить тебе придется.

Крепко ухватив подростка за плечо, я вывела его из темной арки в залитый солнцем двор и усадила напротив себя на скамейку деревянной беседки, стоящей в самом центре палисадника. Аня, которая последовала за нами безо всякого приглашения, плюхнулась рядом.

— Рассказывай, — приказала я мальчишке.

— Не буду! Вы никакого права не имеете! И вообще — не лезьте не в свое дело.

— Давайте я расскажу, — вдруг предложила Аня.

— Только попробуй!

— Нет, я расскажу, — упрямо сказала она, глядя мне в лицо светлыми, близоруко сощуренными глазами.

И я услышала следующее.

В тот день, полгода назад, Ромка и его отец смотрели на Сашу одинаково: с уважением и недоверием одновременно. Оба они никак не могли поверить в то, что сказала им Саша. А Саша, не скрывая в голосе торжества, сказала, что ее пригласил на свидание самый известный человек их микрорайона — сам Руслан Карманов. Да, так оно и было. Руслан Карманов, восемнадцатилетний щеголь, сын депутата Госдумы и хоть и начинающий, но очень успешный бизнесмен, пригласил Сашу на свидание. Стоило лишь единожды посмотреть, с каким шиком он подъезжает к соседнему дому на своем роскошном белоснежном «Бентли», чтобы эта картина потом стала тревожить по ночам всех окрестных женщин. От пятнадцати до тридцати лет включительно.

— Да! Я не поверил и переспросил — ты че? Сам Руслан Карманов — тебя? — с обидой перебил Аню Ромка. — А она мне сказала, что я дурак.

— Ромка, ты дурак какой-то, — с досадой сказала Саша, в который раз разглядывая в зеркале свое отражение. Она собиралась на это свидание три часа кряду и все равно боялась, что что-нибудь окажется в ней не так: не слишком ли ярко накрасилась, а оделась, наоборот, не слишком ли неброско? Все девушки, с которыми ОН знаком, наверняка отчаянные модницы, не будет ли она выглядеть как обычный городской воробей в стае ярких экзотических птиц?

Но при всем желании одеться по-другому она не могла. Если мама у тебя умерла несколько лет назад, отец постоянно переходит с одной работы на другую, откуда его через несколько месяцев снова увольняют за головотяпство и неповоротливость, а младший брат то и дело разбивает ботинки о дворовый футбольный мяч, то об обновках приходится только мечтать.

— Она… Сашка-то… она не только сиделкой подрабатывала там, у них, — Ромка мотнул головой в сторону Анюты. — Еще два раза в неделю — официанткой в «Макдоналдсе». Она несовершеннолетняя, но владельцы «Макдоналдса» этого «вошли в положение». Она говорила, что этот ресторан — самая паршивая забегаловка на свете, но там платили сорок восемь рублей в час.

— Подожди, а ваш отец разве ничего не зарабатывал?

— Да ну… Отец у нас… Про него еще и мама говорила — недотепа! — буркнул Ромка. — Он только и мог, что советы давать… Никому не нужные. Доча, говорит, ты все-таки там поосторожнее, говорит… «Этот Руслан… Он, я слышал, довольно-таки лихой молодой человек. А ты девушка молодая, и… Как бы это сказать?.. Была бы жива мать, она бы… А я вот…»

Ромка карикатурно развел руками, явно копируя отца. А потом отвернулся — я заметила, что он снова плачет.

— Мама у них три года назад умерла, — тихо сказала мне Анюта. — Мне Саша рассказывала — это было так страшно… Она тяжело умирала, страшно, ногтями простыню разрывала, и плакала, и проклинала всех — врачей, болезнь, близких, даже самого Господа Бога… А когда силы оставляли, просила сделать ей укол, такой… Последний. И кричала, на этот раз о том, что имеет право распоряжаться собственной жизнью, что это ей решать, можно ли ей сделать смертельный укол.

— Ничего нельзя сделать. Ничего, — говорила врач, высокая женщина с бледным лицом и всегда убранной под белую шапочку прической. — Рак четвертой стадии — это неизлечимо. Даже на чудо нет никакой надежды. Все, что вы можете сделать, — быть с нею до последнего вздоха, поддерживать в ней уверенность в том, что жизнь, какова бы она ни была, — это хорошо и надо пройти ее до конца…