Йон Колфер - Вокруг пальца

– Кармин. – София протягивает руки к этому типу, истязавшему ее годами. – Кармин, малыш…

Тип на миг вскидывает глаза на нее и трясет головой.

Не сейчас, говорит движение. Подожди, пока коп уйдет.

Недоносок все эти годы сидел в тюрьме. Не на том свете, а за решеткой.

Ронни нелегко примириться с таким головокружительным совпадением.

– Вы Кармин Делано? – снова спрашивает она. – И явились тютелька в тютельку в этот миг. Невероятно.

– Я только пришел к себе домой, офицер, – мямлит человек, претендующий на роль пропавшего мужа Софии, явившегося домой как раз в тот момент, когда его жену собирались упечь за его убийство.

Ронни узнает тюремную дисциплину с первого взгляда.

– Покажите мне руку, осужденный, – приказывает она, и Кармин без колебаний роняет свою дорожную сумку и закатывает рукав, обнажив предплечье, покрытое чернилами.

– Тюремные татуировки, – констатирует Ронни. – «Арийское братство». Мои любимчики. Когда вышел?

– Две недели, – угрюмо бурчит Кармин. – Отбыл двадцатку от звонка до звонка без УДО.

– Где?

– Истхэм, Хьюстон.

Ронни присвистывает.

– Свиноферма? Там муйней не хаются. Есть документы?

Вытащив из кармана кителя конверт, Кармин протягивает его Ронни.

– Только справка об освобождении.

– Поведайте мне, как вы угодили на «Ферму», мистер Кармин Делано, – велит Ронни, изучая бумаги.

– Вооруженное ограбление, офицер. Направлялся в Мексику и поиздержался.

– Вы кого-то убили, Кармин?

Тот переминается с ноги на ногу, как виноватый школьник перед кабинетом директора.

– Мужик в банке помер. Старик. Сказали, сердечный приступ.

Ронни сует бумаги в конверт.

– Значит, без УДО. Вам повезло, что не кончили с иглой в окружении зрителей.

– Да, мэм, – соглашается Кармин, но на Ронни его вежливость впечатления не производит.

– Мэм? Вот уж не думала, что люди из «Братства» зовут людей вроде меня «мэм». Ты не заметил, какого я цвета, сынок?

– Я только старался выжить, офицер.

Детектив Дикон шлепком припечатывает бумаги к груди Кармина. Крепко.

– Ага? Что ж, это фуфло насчет превосходства тут не катит. Твоя рожа теперь в моем лексиконе, Делано, так что уповай, чтобы никто не совершил никаких преступлений на почве ненависти, потому как если что, я приду прямиком по этому адресу. Уяснил?

– Абсолютно, офицер. Эти дни для меня позади. И я собираюсь свести эти тату лазером.

– Хорошо. Вот Дэниел знает косметического хирурга. Не самого надежного, зато дешевого. – Она оборачивается к Софии: – А вы! Хватит отнимать время у полиции своими признаниями под градусом. В следующий раз я найду, в чем вас обвинить.

С равным успехом Ронни может находиться в другом измерении, София ее попросту не замечает. Мне знакомо это чувство.

Дикон прикрывает полой плаща оружие, значок и наручники.

– Похоже, на тебя тут ноль внимания.

Я оборачиваюсь к Софии, чтобы проверить, так ли это. А не следовало бы, потому что я для нее сейчас невидимка. Она меня даже не узнает.

– Кармин, милый, – говорит она и, могу поклясться, источает сияние. – Я знала, что ты вернешься. Я знала, что ты меня любишь.

– Я мечтал о тебе каждую ночь, София, – отзывается он, и они тянутся друг к другу, как собаки, рвущиеся с поводков. – Даже когда меня опускали, я думал о тебе.

Опускали?

Это должно разрушить очарование, но нет.

– Бедный малыш, – воркует она. – Тебе делали больно?

Ронни дает тычок мне в плечо.

– Подвезти, солдат? Или ты собираешься докатиться в клуб на пятом колесе, которым стал?

Я хватаю DVD-бокс «Дэдвуд» с кофейного столика, будто последний ошметок своей гордости. Диск по-прежнему в плеере, но пусть уж там остается.

– Можно сесть вперед? – спрашиваю я, надеясь, что нижняя губа у меня не дергается.

Я шагаю к двери, будто в свинцовых ботинках, на каждом шагу ожидая от Софии хоть словечка.

Прощай, спасибо.

Хоть чего-нибудь.

Но от нее ни звука. Она больна, я знаю, и прикована к этому человеку geasa, однако от этого мое сердце не становится менее разбитым.

Вот так я и покидаю сцену.

Когда дверь за нами закрывается, я слышу топоток ножек Софии, бегущих по паркету в объятья Кармина.

Мой телефон чирикает, и я проверяю, что там.

Каннибализм – не единственный способ жрать людей живьем. Любовь не менее эффективна.

Я чуть ли не оглядываюсь, чтобы убедиться, что Саймон Мориарти не следит за мной.

В клубе по-прежнему царит немалое оживление, и держу пари, Джейсону не помешает помощь со списком недоделок, но на сердце у меня тяжело, а пальцы у меня слишком толстые для тонкой работы, так что я украдкой проскальзываю через заднее крыльцо, будто подросток, нарушивший комендантский час, чтобы выпить сидру, и по квадратно-спиральной лестнице взбираюсь в свои апартаменты.

Полы сотрясаются от танцевальной музыки, но, прожив немало лет в одном доме с Софией Делано, я могу спать при любой суматохе, не сулящей летального исхода. Раздевшись до трусов, я ложусь на кровать, способную принять все мое тело, если лечь по диагонали и не слишком ворочаться.

В конце концов, уснуть мне мешает не шум оформительских работ, а связанная с ними околесица. Джейсон и его мальчики улюлюкают во время работы, а еще я слышу ксилофонный перезвон бокалов, поднимаемых каждые пару минут. Человечество дотягивается до меня вкупе с чистой, бурной радостью этих ребят. Я знаю, что спустись я вниз и присоединись к празднованию, меня бы встретили с распростертыми объятьями, но я предпочитаю просто лежать здесь и страдать от зависти. Кстати, угрюмый настрой заразителен, и я наверняка доконал бы их вечеринку до смерти минут за двадцать. Все равно что заявился бы папаша Джейсона в своей футболке «Геи – порождения сатаны». Такая футболка у папаши Джейсона действительно есть. Джейсон додумался сказать отцу, что если геи – порождения сатаны, то он и есть дьявол во плоти. Отцу потребовалось пару дней, чтобы раскумекать это.

Так что я лежу здесь в кровати и тешу себя кислотной тоской, проигрывая события этой недели снова и снова, но неизменно возвращаясь к выражению остекленевшего обожания во взгляде Софии, когда Кармин замаячил у нее на пороге. Блин, она готова была выпрыгнуть из платья для этого парня прямо с порога.

Я дурачил себя. Я никогда ничего для Софии не значил.

Ничего. Ничегошеньки. Она даже не могла припомнить моего имени.

Долгими часами мои мысли кружат и кружат по нисходящей спирали самооценки, пока я в конце с криком «а, погребать!» не бреду в ванную, где нахожу пузырек почти не просроченного триазолама и проглатываю три таблетки всухую. Затем снова ложусь и смотрю, как солнце взбирается за моими льняными жалюзи, как дешевый спецэффект в теневом кукольном театре.