Евфимия Пащенко - Свой человек на небесах

— Житие его нужно. А нет, так чтобы было. У тебя есть кому этим заняться?

— Найду без проблем, — успокоил его Жох. В чем-чем, а уж в этом-то он не сомневался…

— Ну ладно, давай по последней и разбегаемся, — пробормотал отец Анатолий, явно спеша уйти от очередного вопроса. Не ведая, что Жох уже выяснил все, что ему требовалось.

Когда священник ушел, Жох осушил до дна недопитую рюмку коньяку. Он был доволен разговором. Еще бы! Ведь все идет по его плану! Теперь нужно встретиться с заказчиком…

Разумеется, с господином Колосовым Жох держал себя совсем иначе, чем с отцом Анатолием. И был сама учтивость. Пусть колосс михайловского бизнеса думает, что Борис Жохов из кожи вон лезет, чтобы выполнить его желание. Откуда ему догадаться, что на самом деле Жох старается прежде всего для собственной выгоды!

— Я тут, Василий Петрович, по поводу вашего дела с настоятелем собора побеседовал, — доложил он тому, кого за глаза запросто звал Колосом. — И он мне сказал, что, в принципе, все это возможно. Однако в этом направлении придется поработать.

— Боря, я тебя услышал, — ответствовал господин Колосов тоном божества, снисходящего до разговора с простым смертным. — Все, что нужно от меня — получишь. Когда приступишь?

— Так ведь уже приступил, Василий Петрович…

— О’кей. Что тебе на этом этапе понадобится?

— Настоятель сказал, что надо написать житие вашего прадедушки. То есть собрать воспоминания о нем, — пояснил Жох, не без оснований предполагая, что господину Колосову незнакомо слово «житие».

— Нет проблем.

С этими словами правнук старца-чудотворца выдвинул ящик письменного стола и протянул Жохову тетрадку в черном коленкоровом переплете.

— Что это? — спросил Жох.

— Бабкины воспоминания.

— Дневник?

— Нет (по правде сказать, господин Колосов так и не удосужился прочесть пресловутое житие старца Василия…). Этого достаточно? — поинтересовался он, наблюдая, как Жох просматривает тетрадку.

— Да по ходу пока хватит, — отозвался антиквар.

— Тогда удачи! — бросил господин Колосов, поглядывая на часы. — А то у меня сейчас встреча с поставщиками запланирована. Пока, Боря! Держи меня в курсе.

От господина Колосова Жох поехал в редакцию «Двинской волны» к журналисту Ефиму Абрамовичу Гольдбергу, более известному под псевдонимом Евфимий Михайловский. С этим человеком, чьи убеждения всецело зависели от личной выгоды, Жоха связывало давнее и взаимовыгодное сотрудничество. Ибо каждому жоху полезно иметь под рукой такого виртуоза пера и прелюбодея мысли, каковым был журналист Ефим Гольдберг.

— А-а, Борис Семенович! — приветствовал Жоха Ефим Гольдберг, отрываясь от компьютера, на котором он что-то печатал, барабаня по клавиатуре со скоростью заправской машинистки. — Мое почтение! Какими судьбами?

Однако практичный Жох не стал тратить время на разговоры со словоохотливым до болтливости потомком Авраама. Ведь позавчера они уже все обсудили…

— Это по поводу нашего дела, — бросил он, протягивая журналисту тетрадку, полученную от господина Колосова. — Полистай на досуге. Через неделю все должно быть готово.

Кратко и по делу.

Спустя семь дней в офисе Жоха раздался телефонный звонок.

— Мое почтение, Борис Семенович! — раздался в трубке дребезжащий тенорок Ефима Гольдберга. — А у меня таки все готово…

— О’кей, — отозвался Жох. — Тогда давай у меня вечером…

На дворе еще не успело стемнеть, как Ефим Гольдберг был уже у Жоха.

— Ну, Борис Семенович, и позабавили же вы меня! — заявил он с порога.

— И чем же? — поинтересовался Жох.

— Да это же просто бомба!

— В каком смысле? — поинтересовался Жох.

— А вы, Борис Семенович, сядьте! Сядьте, а то упадете! А я вам кое-что зачитаю…

С этими словами Ефим Гольдберг извлек из портфеля ту самую тетрадку в черном коленкоровом переплете, которую неделю назад получил от Жоха, а Жох — от господина Колосова. И принялся читать нарочито серьезным тоном:

«Старец Василий был сосудом избранным еще до рождения своего. Как-то раз шла его мать по улице, и встретилась ей одна женщина, да не простая. Поклонилась ей и говорит:

— Не тебе я кланяюсь, а тому, кого ты в себе носишь. Велик он будет у Бога, благодати от Него получит много, многих от грехов спасет, в рай за собою приведет.

Когда же старец родился, то не только по средам и пятницам материнского молока не вкушал, а даже по понедельникам. В те же дни, когда его мать в женской нечистоте была, он ей не давал себя касаться. Таковую имел младенец старец Василий ревность о чистоте душевной и телесной…»

Жох поморщился.

— Бред какой-то…

— А вы погодите, Борис Семенович, погодите! Дальше еще занятней будет! — обнадежил его Ефим Гольдберг, перелистнув несколько страниц. После чего продолжил:

— «…И пошел юноша старец Василий по городам да по деревням, по церквям да монастырям, слово свое миру возвещать. И отовсюду-то его гнали. Ибо сказано, что все, хотящие благочестиво жить — гонимы будут [38] Перифраз из 2 Тим. 3, 12. В связи с этим можно вспомнить английскую поговорку: «Диавол для своей цели и Писание процитирует». . Тогда вернулся он в Михайловск. Тут приняла его в свой дом одна девица, именем Глафира, из которой он изгнал блудного беса».

— Интересно, как он это сделал? — усмехнулся Ефим Гольдберг, прервав чтение. — Как в «Декамероне»? «У тебя — ад, у меня — дьявол, так вот давай мы с тобой станем загонять дьявола в ад»… Да это еще что! Похоже, он этим чертогоном занимался, так сказать, в массовом порядке. Вот послушайте:

— «Потом приходили к старцу и другие жены и девицы, грешной плотью томимые. Ибо великую силу имел он на блудного беса. И всех он исцелял и благословлял жить в посте и молитвах, во златой трубе и гуслях хвалу Господу воздавать, и не искать супружества плотского, греховного, а взыскать супружества духовного. И нарек их своими возлюбленными невестами, сестрицами-голубицами. А благочестивую и мудрую деву Глафиру, которую он первой исцелил, поставил над ними матушкой».

— То есть маман… — резюмировал журналист с циничной ухмылкой. — Ай да старец! Ну, что я вам говорил, Борис Семенович? Бомба!

Жох молчал. Не дожидаясь ответа, Ефим Гольдберг опять зашуршал страницами тетрадки. И с деланой слезой в голосе стал читать дальше:

— «…И был старец осужден судом неправедным и заточен в монастырь. Остались сестрицы-голубицы без него, как овцы без пастуха. И пребывали денно и нощно в великой скорби о нем, ни еды, ни пития, ни сна не вкушая, а матушка Глафирушка — паче всех прочих. Ибо больше всех любила она своего духовного супруга старца Василия. Тогда старец явился ей в видении и сказал: