Татьяна Степанова - Пейзаж с чудовищем

На большом круглом столе были разложены пухлые тетради и блокноты в кожаных и матерчатых синих, коричневых и грязно-серых, затертых, засаленных обложках. Тут же громоздились кожаные папки, в которых хранились старые путевые карты.

Мещерский глянул на все это изобилие, потом подсчитал блокноты и тетради – двадцать восемь. Он взял ту тетрадь, что лежала сверху, – мелкий, бисерный, убористый почерк князя Вяземского напоминал арабскую вязь. На полях теснились пометки, рисунки, указания широты и долготы. Тетрадь оказалась исписанной от корки до корки. На внутренней стороне титульного листа уже другим почерком было выведено: тетрадь №…

Мещерский понял, что за два дня такое количество текстов и еще карты на подлинность не изучить – это физически невозможно. И это лишь часть архива Константина Вяземского за 1892 год – о его путешествии во Вьетнам, Бирму и Лаос! Дальний родственник ползал, скакал, галопировал по Азии верхом в сопровождении кучки казаков. Как он умудрялся возить с собой в седельных сумках весь свой грандиозный архив? Или он отсылал его частями с почтой в Российское консульство?

Для начала Мещерский обратился к папкам с картами. Он любил старые карты, как любят книги, как любят стихи. Он с головой погрузился в их изучение, в визуальный осмотр чернил, бумаги, графики. Открыл свой ноутбук, начал делать записи.

Время летело незаметно, как вдруг…

– Я не могу больше терпеть! Это адская боль! Вы вообще люди или кто?!

Женский крик эхом пронесся по дворцу.

Мещерский подошел к дверям библиотеки, открыл их и увидел ту самую роскошную гостиную, стены которой затягивал алый сафьян. Громкие раздраженные женские голоса слышались из-за дверей следующего помещения.

Мещерский распахнул белые двери.

Впоследствии, когда произошли все эти ужасные, необъяснимые события, он часто вспоминал этот момент. Он увидел и услышал нечто, но что? В тот момент он воспринял все это просто как ссору с криками по непонятным причинам, как сполох очередного скандала. Но его первое впечатление было в корне неверным. И впоследствии он раз за разом прокручивал в мозгу эту сцену и пытался сосчитать ее зрителей и участников.

За алой гостиной располагалась небольшая комната, практически лишенная мебели, – проходная, куда выходили двери еще двух помещений. Двери были открыты.

Это были каминный зал и еще один зал, стены которого украшали картины. Впрочем, галерею – а это и была галерея – в тот момент Мещерский не рассмотрел, потому что на пороге стоял Феликс и загораживал вид.

Каминный зал преобразился. Там каким-то непонятным чудом появился походный бар с деревянной стойкой и стеллажами, уставленными хрусталем, – сборная конструкция. За стойкой царил бармен-кудесник в оранжевом пиджаке. В креслах и диванах от Дольче – Габбана расположились гости с бокалами. Мещерский увидел Евдокию Жавелеву, Юлию Смолу. В дальнем кресле, у окна, утопал какой-то светловолосый мужчина. Он сидел вполоборота, отвернувшись. И тогда Мещерский его не узнал.

У камина, на отшибе от всех, поставив кресло спинкой к гостям, сидел Артемий Клинопопов.

Все прислушивались к новой сваре.

– Я не могу больше терпеть! Это пытка настоящая!

Кричала няня по имени Света – Мещерский сразу узнал ее. Светленькая пышечка. Она стояла в центре проходной комнаты рядом с Капитолиной. Аякса с ней не было. И свой салатовый передник няни из моющейся ткани она сняла. Волосы были собраны в хвост и затянуты резинкой. На плече болталась увесистая кожаная сумка. На няне было надето что-то вроде спортивной ветровки. Но в тот момент Мещерский не обратил внимание ни на цвет ветровки, ни на сумку, которую сжимала девушка, он слышал лишь ее резкий крик, похожий на скрежет по металлу:

– Это пытка! Я не могу…

– Это мы не можем! – кричала на нее багровая от гнева Капитолина. – Как это так, без спроса? Я вас в холле у дверей поймала! Где это видано – уходить тайком, вечером, никого не предупредив, ничего мне не сказав?!

– Я сама не знала, что так получится, я думала, вытерплю, но это невозможно терпеть! – возражала ей няня Светлана.

– Света, зайдите, – сказал Феликс, отступая в дверном проеме на шаг. – Капа, я разберусь с этим сам.

Няня Светлана прошмыгнула мимо него в картинную галерею. Феликс закрыл двери. Но через минуту визгливый голос молодой няньки снова взмыл ввысь – она качала права хозяину.

– Ничего такого, обычное недоразумение с прислугой, – Капитолина обращалась к гостям, бывшим уже здорово навеселе.

Она обернулась на двери галереи и покрутила у своего виска пальцем.

Мещерский вернулся в библиотеку.

Позже, когда все они очутились внутри страшного кошмара, он настойчиво спрашивал себя: что он видел в этой проходной комнате?

Что видели и что поняли другие?

29 мая

Сергей Мещерский проснулся с ощущением сухости во рту, словно наглотался песка. В окно светило солнце. Он сначала даже не понял, где он. Потом вспомнил. Глянул на часы – без малого полдень. Никогда прежде он не вставал так поздно.

Вчера вечером он засиделся в библиотеке допоздна – просмотрел треть карт и путевых маршрутов Константина Вяземского. Карты были подлинные, в этом Мещерский сомнений уже не имел.

За плотно закрытыми дверями библиотеки палаццо жил ночной жизнью. До Мещерского долетал громкий женский смех. И, пялясь на широту и долготу в дневниках путешественника по Азии, Мещерский невольно прикидывал, кто же это хохочет так призывно – то ли Евдокия Жавелева, то ли Юлия Смола. Теледивы… светские львицы… шикарные бабы, приехавшие в деревню Топь ради того, чтобы пить без боязни огласки.

Ровно в полночь в библиотеке, словно коварная фея, появился с бутылкой скотча и бокалами Гарик Тролль.

– Как продвигаются наши дела? – спросил он Мещерского, усаживаясь на край стола и разливая скотч.

– Очень интересная коллекция карт. Большая редкость.

– Вам все понравилось? Сергей, а правда, что этот Вяземский – ваш родственник?

– Очень дальний, – как отзыв на пароль выдал Мещерский.

– Князь, надо же… Братан прямо обалдел, когда узнал, что к нему князь пожалует. – Гарик пальцем пододвинул бокал к Мещерскому: – Ваше здоровье, князюшка. Кстати, а каково это – быть князем, потомком старинного рода? Я мемуары, помню, читал одной девчушки, подружки Марины Цветаевой – Майи Кудашевой. Она описывала, как они все тусовались в десятых годах, и она залетела, а ее муж был князь.

– Князь Сергей Кудашев, – сказал Мещерский.

– Угу. Тоже ваш предок?

– Очень, очень, очень дальний родственник со стороны прабабушки.

– И Марина Цветаева все ее спрашивала: «Что чувствуешь, милочка, когда в животе князь?» Даже Цветаева перед аристократами робела. Чего уж о нас с братцем, плебеях-замкадниках, говорить.