Инна Бачинская - Тринадцать ведьм

Крича по своему обыкновению, он деловито щупал ее пульс, попросил высунуть «язычок», кивнул медсестре, и та ткнула Иде под мышку градусник.

— Ну-с, какие жалобы?

— Никаких, — сказала Ида. — Доктор, что со мной?

— Ничего, моя дорогая. Вы переутомились, и вот результат. Отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать!

— Я ничего не помню, — прошептала Ида. — Что случилось?

— Вы потеряли сознание, перепуганный Анатолий Васильевич позвонил мне, и я приказал: а давайте ее сюда, такую-сякую! Мы ее быстренько приведем в чувство. Ничего страшного, дорогая, полежите у нас пару деньков, мы вас поставим на ноги. И палата ваша как раз освободилась, повезло. Вы тут у себя дома, моя девочка. И вообще, должен вам заметить…

— Я хочу домой! — перебила его Ида. — Мне уже хорошо… пожалуйста, доктор! Я буду лежать дома, честное слово! Пожалуйста!

— Дома! Знаю я ваше «дома»! А шопинг, а подружки, а звонки! Нет уж, покой так покой. Успеется домой. А мы вас тем временем понаблюдаем, сделаем анализы, уж не лишайте нас своего общества, дорогая. Правда, Дарья Владимировна?

Медсестра кивнула и улыбнулась. Улыбка ее показалась Иде отвратительной. Толстая, большая, здоровая, она составляла пугающий контраст с бледной и бестелесной Идой.

— Доктор, я умираю? — Ида сосредоточенно смотрела ему в лицо.

— Откуда подобные пораженческие мысли! — в ужасе вскричал Мэд Мэкс, взмахивая руками. — Вы меня пугаете, моя девочка! Кто тут говорит о смерти? У нас вся жизнь впереди и еще много-много интересного. Вы мне верите?

— Верю, — прошептала Ида.

— Ну, вот и умница! У вас все прекрасно! А теперь отдыхайте. Закройте глазки и постарайтесь уснуть. Анатолий Васильевич сказал, приедет попозже. Он мне все телефоны оборвал, беспокоится, как там Идочка, да что с ней. Так что не имеете права киснуть, никаких мерихлюндий, ну-ка, носик кверху! Обещаете?

— Обещаю.

— То-то! А я буду забегать поболтать, лады? Отдыхайте, дружочек!

Он улетел, потрепав ее по руке, громыхая жестким халатом. Толстуха-сестра выплыла следом. Ида осталась наедине со своим настроением и своими мыслями. Доктор сказал, что она будет жить. Он это всем говорит. Не мог же он сказать… Неправда, подумала она. Я буду жить! Я просто немного устала, но мне уже лучше. Мне уже лучше. Мне уже лучше. Она повторяли эти три слова как мантру, как молитву. Не то чтобы верила, но надеялась. Говорят, надежда несгибаема и держится до конца. Стержень.

Она попыталась встать. Закрыла глаза, пережидая головокружение. Спустила ноги, нащупала тапочки. Ее домашние, розовые, расшитые снежинками. Посидела немного, поднялась, схватившись за спинку стула, и, осторожно ступая, пошла к окну. Перевела дух, оперлась ладонями на подоконник. Неяркий день перевалил за свою половину, и небо напоминало многослойный агат. Слой темно-серый, как дым, сменяла голубая промоина; слой светло-серый переходил в ослепительной чистоты голубую полосу; невнятно и размыто сияло свинцовое пятно — след запрятанного где-то в глубинах солнца, и на востоке наливался густотой розовый нежный шлейф недалекого уже заката. Ида жадно рассматривала пестрое небо, такое… такое полное жизни, красок и обещания вечности, и думала, что жизнь подарок, выигрыш в лотерею, случайность, а не награда за заслуги. Жизнь — это шанс, и нельзя… нельзя… Она все не могла додумать что-то важное, смутно чувствуя, что должна что-то понять, с чем-то определиться и принять некое решение. Решение жить. Собрать силы в кулак, сказать себе: ты можешь, приказать: встала и пошла! Сцепи зубы и иди! И повторяй свою мантру-молитву: все будет хорошо!

Ее палата на шестом этаже. Внизу суетятся люди, видна парковка, полная автомобилей. Несколько белых машин «Скорой помощи». Все движется, приезжает, уезжает, броуновское движение жизни. Всюду жизнь. На подоконник села верткая синица, посмотрела на Иду, постучала клювом в подоконник. Ида приложила ладонь к стеклу. Синица тюкнула по стеклу — клюнула ее в ладонь. Ида рассмеялась. Желание жить захлестнуло ее с такой силой, что перехватило дыхание. Она согнулась, глубоко вдыхая и выдыхая больничный воздух, пропитанный запахом болезни, лекарств и страданий. Недолго думая, дернула за ручку и распахнула окно. Холодный, сладкий, пахнущий крахмальными простынями воздух ворвался в палату. А с ним шум улицы. Шум жизни.

Синица улетела. Ида, чувствуя, что продрогла, закрыла окно. Вернулась в кровать; ей хотелось спать. Перед глазами стояли картинки живой улицы, человеческого муравейника. Она представила, как вливается в этот муравейник, подчиняется его ритму, становится его частью. Покупает цветы в цветочной лавке, хлеб в киоске, сидит на лавочке в парке. Смотрит на лиловые крокусы. Бледные, с желтой… золотой сердцевинкой. Голуби выпрашивают еду, она крошит им хлеб. Прилетает здоровенный черный ворон, расталкивает крыльями голубей, некоторым дает пинка здоровенной корявой ногой, важно тюкает горбатым каменным клювом в корочку хлеба. Ида улыбается. Еще пару дней, сказал Мэд Мэкс. Всего-навсего пару дней, и воля! А может, завтра. Он сказал, посмотрим.

Она вспоминает, как шарила в письменном столе Толи, как тыкала в кнопки его мобильника… десятки имен, картинки… какие-то картинки, корпоративы, улица, его офис…

Она задремала…

Из сна ее вырывают звуки «Голубого Дуная», парам-парам-парам там-там! Она шарит рукой под подушкой, нащупывает плоскую пластинку мобильного телефона. В ухо врывается возбужденный женский вопль: «Идочка! Это ты?»

— Кто это? — спрашивает Ида, испытав мгновенный укол страха.

— Это Света! Идочка, тут такое творится! Ты не поверишь!

— Что случилось? — шепчет мгновенно пересохшими губами Ида. Сердце колотится в горле, и она с силой сглатывает, чтобы протолкнуть его на место.

— Русечку убили!

— Какую… Что значит убили? — Ида отказывается понимать. — Что значит…

— Нашу Русечку убили! Я ее нашла, представляешь? И вызвала ментов. Господи, страху натерпелась, не передать! Лежит на полу, в красном платье, волосы в разные стороны, вокруг разбитые вазоны, земля, листья… все перевернуто вверх дном! И знак! Знак, представляешь? Оказывается, знак земли, Квен называется. Я говорю ихнему главному… майор Мельник, ну и волчара, один взгляд чего стоит, говорю, смотрите, знак! А он мне: тату! Около большого пальца на левой руке. Такой маленький треугольничек. А я ему: знак! Какое, к черту, тату! А он ничего еще не знает, представляешь?

— Чего не знает… — бормочет обалдевшая от напора приятельницы Ида, цепляясь за последние слова.

— Да про знаки! Весь город просто жужжит, а он ни сном, ни духом! Тоже мне, спецы!

— Знаки? Какие знаки?

— Ты не в курсе про знаки? — Светка потрясена. — Ну, ты, мать, даешь! Я прямо сейчас со встречи с Лео Глюком и его другом, экстрасенсом Олегом Монаховым, представляешь? Лео Глюк еще неделю назад написал про знаки, неужели не читала? В «Лошади». А экстрасенс прямо наизнанку тебя выворачивает, ну я все им и выложила, представляешь? Это он сказал, что знак называется Квен. Ну, знаешь, как бы четыре стихии: земля, вода, воздух и еще… огонь! Я как увидела знак, так прямо в глазах потемнело, а этот майор заладил: тату и тату! Помнишь, артист Молодежного сгорел? Прямо на сцене? Вот тебе и огонь, Игни! А Томка Сотник? Наша ясновидящая? Я рассказывала, помнишь? А теперь и Русечка! А летом Вита Шепель! Видишь?