Татьяна Луганцева - Наследство

— Расскажите, что с Люсей? — попросила Цветкова, у которой сердце забилось с утроенной силой. Честно говоря, решив навестить Аркадия Борисовича, Яна шла ва-банк и не надеялась, что старый психотерапевт что-то захочет рассказать.

— Я тогда работал заведующим отделением. Привезли женщину из театра… За нее очень хлопотали, естественно, я взял ее под свое крыло. Случай был очень неординарный, мне он как врачу был интересен. Женщина ощущала себя клумбой и очень боялась каких-то сорняков, которые у нее могут вырасти. Ни гипноз, ни психотерапия не сдвигали ситуацию с мертвого места. И отпустить я ее не мог… Как? Если не было улучшения. Я и сам привязался к ней. А потом я понял, что Люся беременна.

— Беременна? — ахнула Яна, совсем не ожидавшая такого поворота событий. Все всегда привыкли считать, что Люся — одинокий человек, старая дева со странностями.

— Да, я заметил, что у нее растет живот, пригласил своего знакомого гинеколога, и он подтвердил мою догадку. Вот тут-то я и растерялся. Я не знал, что делать.

Она решать за себя не могла, была полностью неадекватна, родных у нее не было, кто бы решил за нее… И я принял решение. Я не мог лишить младенца жизни, ведь ребенок мог быть абсолютно нормальным. Где-то я читал о таких состояниях ступора, в котором пребывала Люся, и выйти из этого состояния человек мог, только испытав сильнейший стресс. А роды для женщины — вершина стресса, никакая прочистка мозгов током не сравнится. И я, честно говоря, тешил себя мыслью, что стану свидетелем такого чуда… Амбициозный был. Не знаю, бог мне судья. Сейчас думаю, что не имел я права ставить такие эксперименты над недееспособным человеком. Но получилось как получилось.

— Так Люся родила? — не вытерпела Яна.

— Я рассказываю… Налейте воды, — попросил Аркадий Борисович.

Яна принесла ему пластиковый стаканчик, налив в него воды из кулера. Старик взял стакан дрожащей рукой и выпил.

— Я, конечно, наблюдал за ней, и мой друг-гинеколог навещал периодически. Беременность проходила у Люси на редкость благополучно. Все анализы и физические параметры мамочки и плода были в норме. А вот психическое состояние оставляло желать лучшего. Конечно, мы с моим другом делали все это в тайне, нам никто бы не разрешил проводить такие эксперименты, да еще с психически нездоровым человеком.

— Что с Люсей было не так? — спросила Яна.

— В ней начала нарастать какая-то внутренняя агрессия. Она не понимала, конечно, что носит ребенка. Но агрессия нарастала именно из-за этого состоянию. Она все больше говорила про какие-то черные семена и сорняки, которые надо искоренить. Меня это пугало. Сильные таблетки я давать Люсе не мог, чтобы не навредить ребенку. Психотропные тем более были противопоказаны. А потом Люся порезала себе вены фольгой от таблеток, с остервенением разрывая на запястьях нежную кожу. Затем она пыталась повеситься и разбить себе голову. Ее состояние резко ухудшилось, и виной тому был растущий плод. А я ничего не мог сделать, аборт делать было поздно, электротерапию нельзя, лекарства нельзя… Мы смогли только привязать ее к кровати и наблюдать за ее мучениями… — Голос Аркадия Борисовича оборвался. Через несколько минут он продолжил: — Я запомнил ее на всю жизнь, других таких пациентов у меня потом не было. В один прекрасный день встал вопрос о том, что делать с ребенком? Сказать, что поступила беременная пациентка и сразу же родила, я не мог — она лежала у нас восемь месяцев и не замечать все это время, что Люся в положении, я не мог. Ей ребенка доверить было абсолютно нельзя. Отдать его в детский дом — в лучшем случае лишиться врачебной практики, в худшем — сесть в тюрьму за должностное преступление. А я этого не хотел тогда. Это сейчас мне все равно.

— И что вы сделали? — похолодев, спросила Яна.

— Помог мой друг-гинеколог… Кстати, он тоже от этой ситуации был далеко не в восторге. Помог, потому что друг, потому что завяз так же, как и я… Его бы тоже посадили. После истории с Люсей и нашей дружбе пришел конец, мы словно хотели все забыть, а когда видели друг друга, это напоминало о нашем криминале. Но ему тоже было некуда деваться. Он приехал ночью в клинику, принял роды. Люся ничего не поняла. А у него были пациентки женщины, которые долго лечились, но так и не смогли забеременеть, подумывали об усыновлении. Вот одной из таких бездетных пар и достался этот ребенок. Нелегально.

— А этой паре сказали, что ребенка родила психически нездоровая женщина? — спросила Яна, хотя она уже знала ответ.

— Конечно, нет. Сказали, что криминальные роды на дому, что ребенок не нужен. Они бы не взяли, если бы сказали всю правду.

— А кто родился? — спросила Яна.

— Я не присутствовал на родах, — сразу же ответил Аркадий Борисович, словно хотел отгородиться хотя бы от этого. — Мой друг сказал, что родилась девочка и вполне здоровая.

— А имя друга? — спросила Цветкова.

— А вот это даже под пытками не скажу. Зачем? Спросить и его про тот жуткий случай? Или кому он отдал ребенка? Так эта тайна ушла в мир иной вместе с ним. Он умер лет восемь назад, как говорят, от тяжелой и длительной болезни. Заслуженный врач, миллионы благодарных клиентов, и вот такой нелицеприятный случай в его практике. А ведь как ни крути, то, что он сделал, было единственно правильным решением. Мы спасли того, кого девять месяцев спасали, — ребенка. С матерью его оставлять было нельзя, она бы убила ребенка… Это я точно знаю. Я больше скажу… — Аркадий Борисович приподнялся на локтях и поманил Яну к себе пальцем. Она наклонилась. — Я понял одну вещь. Конечно, у Люси слабая психика была с детства, но чтобы войти в такой ступор, должно произойти что-то ужасное. Из ее речи о дурных семенах, которые в ней дали всходы, о каких-то цветах и сорняках я понял, что эту женщину изнасиловали, и подсознательно она чувствовала зарождение в себе новой жизни… Если бы я понял это сразу, то сообщил бы в правоохранительные органы, хотя они ничего бы от нее не добились. А уж через девять месяцев я не мог никуда обращаться. Вот такая история… — вздохнул Аркадий Борисович.

— Но я знала Люсю нормальной, вполне адекватной, — растерянно произнесла Яна.

— А сработала моя задумка! — рассмеялся психиатр. — Примерно через неделю после родов Люся пришла в себя. Она ничего не помнила — ни что с ней происходило, ни что она в психиатрической больнице, ни тем более что родила. Еще она не понимала, сколько времени провела у нас. Конечно, я ее отпустил и очень надеялся, что она никогда не вспомнит, что с ней случилось.

— Я разговаривала с медсестрой из вашей психиатрической больницы. Она была как раз на смене, когда привезли Люсю, и узнала ее. Но узнала не потому, что Люся лечилась здесь много лет назад, а потому, что незадолго до этого видела, как Люся приходила в клинику и сильно ругалась с вами.