Алина Егорова - Медальон сюрреалиста

— Пусть только появится, я ей задам! Я ей покажу, как меня передразнивать, — бормотал по дороге Сальвадор. Как он ни старался рассердиться на цыганскую девчонку, это у него не получалось. Перед глазами стоял ее гибкий, облаченный в тряпье образ, в ушах звенел дерзкий смех. Цыганка была совсем не похожа на тех домашних, заласканных родителями, разодетых, словно куклы, девочек, которые Сальвадора окружали в Фигерасе. Девочки были красивыми: кружевные платья и банты, уложенные в сложные прически атласные волосы, серьги, как у сеньор, и модные шляпы — все это вызывало восхищение. Юного Сальвадора тоже трогала эта кукольная красота, но проявлял свои чувства он своеобразно. Парень презрительно фыркал, изображая полное равнодушие. Желая перетянуть внимание на собственную персону, он шумно сморкался, демонстративно отрыгивал, корчил рожи, паясничал. Девочки обиженно разбегались, жаловались своим не менее разодетым мамам на несносное поведение дона. Доньи, охая и ахая, возмущались, обращая всеобщее внимание на дурно воспитанного юнца. Сальвадор торжествовал: опять он стал центром Вселенной!

Несмотря на пленительную внешность, домашние барышни Сальвадору казались капризными и глупыми. В его представлении все девчонки были глупыми, за исключением сестры Анны Марии. Сестру он боготворил и не мог сравнивать ни с кем. Она и умна не по годам, и воспитанна, и восхитительно красива в свои неполные двенадцать лет, и добра, и нежна. А цыганка… Цыганка была совсем не такой: угловатой, дерзкой, свободной. У нее, у оборванки, было то, чего не имел он, потомственный аристократ, сын состоятельных родителей, — пьянящая свобода.

Сальвадор добрался до того самого места, где в прошлый раз делал набросок. При ясной погоде местность выглядела иначе: краски были яркими, насыщенными, как у спелых южных фруктов. Требовалось полностью поменять палитру и вносить существенные изменения в набросок, а переделывать Сальвадор не любил. Он был пылким, как ураган, рисовал по вдохновению за один присест. Оторвать от работы его могли только веские обстоятельства, делающие невозможность ее продолжения, или внезапно нахлынувшая апатия. Он мог в один миг вдруг перегореть идеей и уничтожить результат своего труда.

Сейчас он находился в пограничном состоянии: вроде бы и не перехотел рисовать пейзаж, но мысли его были заняты совсем не пейзажем. Сальвадор оглядел окрестности, уговаривая себя, что выбирает натуру. Он всматривался вдаль в надежде увидеть вертлявую девичью фигурку, а цыганка, как назло, не появлялась. Работа не шла, Сальвадор напрасно мучил бумагу. Палящее солнце и одолевающая жажда убеждали его бросить свое занятие — и убедили. Сальвадор еще раз окинул взглядом окрестности, побросал нехитрые вещи в сумку и поспешил к своему пристанищу — в монастырь. Там хоть и смертная скука, но зато не жарко и есть вожделенная колодезная вода.

Промаявшись в своей келье до вечера, Сальвадор снова отправился рисовать пейзаж. Ближе к ночи жара спала, подул прохладный ветерок, приглашая побродить по нежно-розовой округе. Стрекотали жужелицы, пахло сладким цветочным ароматом. Сальвадор шел долго, не разбирая дороги и не чувствуя времени. Уже сгустились сумерки, когда юноша выбрался к берегу лесной реки. Разулся, бросил в траву пыльные ботинки и с удовольствием вошел в воду. Вода обожгла ледяной прохладой, усталость мгновенно прошла. Сальвадор опустил в прозрачную воду руки, ополоснул лицо, отхлебнул из ладони.

Шорох за спиной заставил его обернуться. Чья-то взъерошенная тень мелькнула в кустах, унося с собой ботинки.

— Стой, сукин сын! — закричал Сальвадор. Он метнулся на берег, пытаясь догнать наглеца и вернуть свое имущество. Воришка проявил завидную прыть, так что Сальвадор, несмотря на свою отличную физическую форму, за ним не поспел. Отбежав на безопасное расстояние, похититель ботинок обернулся и показал язык. Им оказался цыган, с виду — ровесник Сальвадора.

— Только попадись мне, сволочь цыганская! Чтоб тебя черти в аду сожрали! — выругался Сальвадор. Юноша сильно разозлился оттого, что его облапошили, да еще и сделал это какой-то оборванец. Спускать такое было нельзя. Он решил идти в монастырь, но потом вернуться и непременно найти цыгана.

Не привыкший ходить босиком, Сальвадор ступал медленно, всматриваясь и выбирая дорогу. Уже совсем стемнело, а он не прошел и половины пути. Сослепу он наткнулся на корягу, громко выругался и, скрючившись от боли, присел на траву.

Холодало, болела нога, хотелось пить, есть, спать. Больше всего юноше хотелось оказаться у себя дома в Фигерасе, рядом с обожающей его матерью и любимой сестрой. Он злился на отца, который его отправил в этот проклятый монастырь. Отца Сальвадор не любил за его строгость и за то, что он не желал признавать его исключительность. И вообще, для эксцентричного Сальвадора на фоне лояльной матери отец был воплощением зла. Юноша не признавал полутонов: для него существовало только «да» и «нет»; либо «люблю», либо «ненавижу», никаких компромиссов он не признавал и желал быть первым всегда и во всем. Не случайно его кумиром был Наполеон — личность сильная, могущественная, властная. Сальвадор отождествлял себя с Наполеоном и мечтал покорить — никак не меньше — весь мир. Чем больше разнилось его положение с положением императора, тем больше выходил из себя Сальвадор. Сейчас его положение было пренеприятнейшим, он чувствовал себя одураченным и слабым. Нужно было непременно улучшить статус-кво.

Собрав силы, юноша поднялся и, ковыляя, побрел, как ему показалось, в сторону монастыря. Он шагал медленно, осторожно ступая незащищенными ногами по колкой траве. Ближе к рассвету совершенно уставший Сальвадор увидел мерцающий вдалеке костерок. «Бродяги», — догадался юноша. Несмотря на возможную опасность, Сальвадор решил подойти ближе — все-таки ему не пристало кого бы то ни было бояться! Но едва он приблизился на двадцать шагов к стоянке цыган с их пестрым шатром, как внезапно получил внушительный удар по голове.

Пришел в себя он уже днем в зарослях розмарина. Солнце было высоко и палило в полную силу. Все тело затекло, болел затылок, хотелось пить; босые ноги изрисовали мелкие саднящие царапины. Юноша медленно поднялся, огляделся по сторонам, пытаясь понять, где находится. Место показалось ему незнакомым, и вокруг ни души. Он пошел наугад, ориентируясь по солнцу. Трава больше не казалась колючей, ступать по ней босиком было уже терпимо. По-прежнему не понимая, где монастырь, Сальвадор набрел на ручей. Он зачерпнул ладонью воду и жадно стал пить. Прохладная вода показалась ему слаще сангрии. Вдруг ему на ногу прыгнул кузнечик. Сальвадор заорал, вскочил как ошпаренный, поскользнулся и плашмя упал в ручей. Тут же раздался заливистый девичий смех. На другом берегу стояла знакомая ему цыганка и издевательски хохотала.