Анна Малышева - Отель «Толедо»

Продолжив подъем, Анна жизнерадостно прокричала сверху:

– Папа говорит, что это называется – уметь жить!

Холл, в котором они теперь оказались, был совсем маленьким. В него выходило всего две двери. В глубине холла находилась совершенно отвесная лестница, практически стремянка, ведущая к чердачной двери. Эта дверь, выкрашенная в белый цвет, с единственным врезанным замком, была плотно прикрыта. Сюда, наверх, совершенно не долетали звуки царившего внизу веселья, сколько ни прислушивалась Александра. Анна заметила, словно прочитав мысли спутницы:

– Здесь тихо, да? Как будто в доме нет никого. Я люблю вот так удрать, в гостях или когда приходят гости, забраться в какой-нибудь угол и сидеть там одна. В детстве всегда так делала. Меня звали к гостям, ругали, лишали сладкого – я все равно пряталась. Я сидела в своем убежище и ждала… Иногда даже засыпала!

Анна внезапно рассмеялась, тихо, словно про себя. Ее взгляд сделался туманным.

– И в конце вечера всегда приходил Эльк и приносил огромную тарелку с куском торта, с пирожными и конфетами. Я не знаю, как он меня находил, потому что я всегда меняла места… Он открывал шкаф, или старый сундук, или кладовую, где я сидела, я выбиралась, и мы вместе все съедали, до крошки. Это было потрясающе…

И, обратив невидящий взгляд, все еще созерцавший картины далекого прошлого, к слушательнице, девушка с непринужденной откровенностью призналась:

– Я была в него влюблена без памяти! Где-то с пяти лет до пятнадцати… Долго, да? Когда Эльк женился, это разом прошло… Смешно, правда? Я ведь почему-то вбила себе в голову, что он ни на ком не женится, потому что хочет жениться на мне и ждет, когда я вырасту! Хотя он даже никогда не шутил на эту тему. Знаете, некоторые мужчины в возрасте любят подшучивать над маленькими девочками, говорить: «А вот и моя невеста, совсем большая стала!»

Отвратительно, когда детям намекают на что-то такое, правда? Это грязно!

Александра в тысячный раз задала себе вопрос, почему ее молчаливое внимание так провоцирует некоторых людей на предельно откровенные исповеди. Она вспоминала, как ее близкий друг, московский антиквар Эрдель, говорил ей: «Ты, Саша, замечательно слушаешь! Тебе хочется рассказать все, как священнику…» «Да, но я не обладаю властью отпускать грехи!» – отшутилась она тогда.

– Куда делся Эльк, кстати? – спросила Анна скорее не свою спутницу, а себя саму. – Показался на минуту и пропал. Папа хотел с ним поговорить… Да, так вот она, знаменитая синяя гостиная! Весь Амстердам о ней знает!

С этими словами она подошла к той двери, которая была ближе к лестнице на чердак, и распахнула ее, жестом приглашая гостью пройти вперед. Одновременно девушка повернула старинный выключатель с бронзовым рычажком, и в комнате вспыхнул свет. Александра вошла, опасливо оглядываясь. Ее не покидало ощущение, что они совершают не вполне дозволенный осмотр, и художницу уже очень сильно беспокоило необъяснимое отсутствие Элька. О тени, увиденной в чердачной комнате, она теперь думать избегала. Эти мысли приводили ее в состояние, близкое к панике.

– Никого… – протянула девушка, ступая на толстый персидский ковер в бело-голубых арабесках и обводя взглядом выкрашенные в глубокий синий цвет стены. – Здесь можно отдохнуть в тишине. Сюда никто никогда не забирается…

– А нам точно можно здесь находиться? – спросила Александра, нерешительно следуя за ней.

В ответ Анна беспечно отмахнулась. Усевшись в старинное вольтеровское кресло, обтянутое темным ситцем в цветочек, девушка зажгла лампу, стоявшую рядом, на одноногом столике с мраморной крышкой. В круге света, отброшенном из-под абажура, крошечной искрой сверкнул маленький бриллиант в кольце на ее безымянном пальце. Александра, отвернувшись от внезапно притихшей девушки, медленно обходила гостиную, разглядывая висевшие на стенах картины. «Анна говорила так много, а сейчас молчит, словно жалеет о том, что столько наболтала. Странная девушка, непростая. Я вижу в ней даже что-то слегка сумасшедшее… Эта откровенность – словно для нее нет заветных тем, и она может говорить с незнакомым человеком о самом важном. Эльк хотя бы знает меня не первый день, но она-то… Что он успел ей сказать обо мне и где? На аукционе? Мне казалось, они были поглощены ходом торгов и ничего не обсуждали. В мою сторону даже ни разу не обернулись…»

Она оглядывала картины, стараясь при этом не упустить ни единого звука, доносившегося через открытую дверь. Иногда в глубине лестничного пролета слышался отдаленный гул голосов, смех, обрывки музыки – но приглушенно, искаженно, словно сквозь воду. В холле было тихо. Сверху, с чердачного этажа, не доносилось ни звука. Александра подошла к окну, выходившему на Эммаплейн. На мокрых плитах мостовой лежали размытые световые пятна, которые отбрасывали освещенные окна особняка. Она поискала взглядом круглое отражение чердачного окна, но не смогла ничего различить. Обернулась к Анне и с изумлением обнаружила, что девушка спит.

Анна уснула в огромном кресле, свернувшись калачиком, поджав босые ноги. Черные туфли-лодочки без каблуков лежали рядом на ковре. Девушка уронила голову на сгиб локтя, светлые волосы пепельного оттенка рассыпались по шее и по щеке, почти скрывая лицо. Александра, помедлив, подошла к ней и, наклонившись, выключила лампу, свет которой бил спящей в лицо. Анна глубоко вздохнула, пошевелилась, но не проснулась. Художница на цыпочках отошла, хотя красться не было необходимости – ковер скрадывал шаги.

Она была даже рада, что ее новая знакомая так внезапно уснула. «Конечно, Анна знает здесь все и всех, но расспрашивать ее небезопасно. Эльк ведь просил – никакой самодеятельности. Где он, в конце концов?!» Прежде чем отправиться на его поиски, Александра в последний раз обвела взглядом стены. Они были почти сплошь увешаны картинами, и развеска была осуществлена грамотно, рукой опытного музейного сотрудника или маститого коллекционера. Направленность была выражена четко – преобладала голландская живопись золотого века. Александра, торопившаяся покинуть гостиную, тем не менее задержалась возле нескольких картин, удивляясь тому, что шедевры подобной ценности (а они были почти наверняка подлинными) содержались без всякой охраны, в отпертой комнате. На почетном месте, над небольшим мраморным камином, полным слежавшейся золы, красовалось нынешнее приобретение Елены Ниловны – «Мастерская художника», приписываемая кисти Франса Хальса. Александра потратила на осмотр шедевра несколько минут и должна была признать, что картина вполне может оказаться настоящей.

«В таком случае Елена Ниловна не переплатила за нее… Да и вся коллекция заслуживает внимания.