Анна Малышева - Отель «Толедо»

– Скучаешь? – Голос Елены Ниловны, неслышно подъехавшей в своем кресле к столу, прозвучал на удивление мягко, негромко. Старуха испытующе оглядывала поникшую художницу. – Признайся, скучно у меня?

– Нет, что вы! – Художница попыталась улыбнуться, но показная любезность всегда давалась ей нелегко. Улыбка вышла тусклой и неубедительной.

– А тогда почему с таким похоронным видом сидишь? – не отступалась хозяйка. – Что случилось?

– Особенного – ничего! – Скрепя сердце Александра решила выполнять данное Эльку обещание. Она хорошо запомнила наказ: остерегаться Елены Ниловны даже в том случае, если та проявит к ней дружеское расположение. – В делах застой.

Старуха кивнула с видом глубокого удовлетворения, словно это невеселое признание доставило ей радость:

– А у кого сейчас дела хороши? У всех одна дрянь. Разоряются люди… Цепляются за соломинку, доедают последние крохи, глупости начинают делать. Ты про Варвару слышала?

– Краем уха, – уклончиво ответила Александра.

– Разорилась в пух и прах, должна целое состояние, и еще муж с ней разводится. Останется Варька, дура, без портков… Хуже всего то, что дочери у нее обе совершеннолетние, уже сами себя содержат, так что никаких алиментов ей от супруга не полагается. Ах, какая идиотка! – Последние слова Елена Ниловна протянула с наслаждением. – Что Варька стерва и сплетница, я всегда знала, но что она такая дурища, новость для меня. Замечала ты, что злые чаще умны, чем добрые?

– Я это как-то не соотносила… – искренне ответила Александра. – Мне кажется, разум и чувство – вещи разного порядка… Как вкус и цвет, скажем. Злых дураков очень даже много.

– А добрых умников что-то маловато! – отрезала Елена Ниловна, явно не очень довольная тем, что ей возражают. – Ну, это все пустяки. Варька вовсе сегодня не придет, не хочет глаза людям мозолить, стыдится. Ну, бог с ней!

Госпожа Стоговски подалась вперед, ее узловатые пальцы впились в подлокотники кресла, приобретя пугающее сходство с когтями огромного стервятника. Голос упал до шепота, так что Александре тоже пришлось придвинуться к старухе.

– Варька на аукционе сказала, что ты кого-то ищешь в Амстердаме! – просипела Елена Ниловна, не сводя с художницы загадочного, лишенного выражения взгляда. Ничего нельзя было прочесть в ее тусклых подслеповатых глазах – ни злобы, ни доброты, ни хитрости, ни ума. – Может, советом помочь? Я многих знаю… Город-то… невелик!

– Не то чтобы ищу, но… – Александра колебалась, безуспешно высматривая среди гостей Элька. Часовщик словно в воду канул.

– Ты не виляй, а говори, что нужно! – грубовато заметила Елена Ниловна. – Я тебя не съем.

– То есть да, ищу! Одного человека… – глубоко вздохнув, призналась художница. Она решила быть очень осторожной в выражениях, нарушая данное Эльку слово. – Моя московская знакомая, по всей видимости, сейчас находится в Нидерландах, но в точности неизвестно. Хотелось бы узнать, что с ней.

– Должна тебе денег, что ли? – проницательно осведомилась Елена Ниловна.

– К сожалению, нет!

Старуха от души расхохоталась, показывая великолепные вставные зубы:

– Вот и я предпочитаю, чтобы мне были должны, а не я должна… А мне многие должны, очень многие! Очень! – Она повторяла это с заметным удовольствием. – Некоторые люди даже не подозревают, что они мне должны! Умница, Саша! Ты мне нравишься! Напиши-ка имя подружки, а то я все равно через час забуду. Поспрашиваю. Не стесняйся, мне нетрудно!

Она сунула Александре взятую со стола бумажную салфетку, затем, повернувшись к гостям, гортанно выкрикнула что-то, и немедленно со всех сторон потянулись предложенные авторучки и карандаши.

– Пиши! – повторила она растерявшейся художнице уже иным, приказным тоном.

Александра взяла карандаш, салфетку и уже приготовилась писать, когда ей на плечо легла чья-то рука. Испуганно обернувшись, она увидела Элька. Часовщик был очень серьезен, его лицо покрывала сероватая бледность, на фоне которой еще ярче горела свежая ссадина. Елена Ниловна издала короткое раздраженное восклицание и спросила что-то по-голландски, на что мужчина ответил очень коротко и тоже не слишком приветливо.

– Где ты ходишь весь вечер?! – шепотом обратилась к нему Александра. – Ты ведь обещал…

– Да-да, но это потом… – Взяв художницу под локоть, Эльк довольно бесцеремонно поднял ее с кресла и отвел на несколько шагов. Хозяйка дома, оставшаяся сидеть возле стола, не сводила с пары пристального взгляда, ничего не выражавшего и тем более загадочного.

– Скажи, ты давно видела Анну? – осведомился Эльк. Его глаза были необыкновенно широко распахнуты, зрачки сузились. Александра впервые заметила, что одно из стекол в оправе его очков отсутствует – вероятно, вылетело при падении с велосипеда. Из-за этого выражение глаз часовщика с Де Лоир различалось. Глаз из-под стекла смотрел пристально, другой, незащищенный, глядел ошеломленно и слегка слезился. Неизвестно по какой причине Александра вдруг ощутила наплыв темного, бесформенного страха.

– Недавно… – пробормотала женщина. – Она показывала мне дом… Что случилось?

– Она показывала дом, хорошо, а затем? – Часовщик проигнорировал ее тревожный вопрос, от чего Александре стало еще хуже.

– Анна уснула в синей гостиной, на третьем… То есть на втором этаже, – пробормотала художница. – Наверное, и сейчас она там.

Эльк глубоко вздохнул. Это был нервный вздох, когда человек силится набрать полную грудь воздуха, но не может.

– Да, она там, и она спит, и я не могу ее разбудить, – сквозь зубы выговорил мужчина и, увидев испуганное лицо собеседницы, крепко сжал ей руку выше локтя. – Спокойно, не поднимай шума. Возьми стакан воды и чашку черного кофе покрепче, иди наверх. Я буду через секунду.

Александра, ошеломленная, окончательно сбитая с толку, послушно отправилась выполнять его указания. Эльк тем временем с самой беззаботной улыбкой беседовал с Еленой Ниловной, устроившей ему, по всей видимости, разнос: старуха говорила громко, быстро, ожесточенно жестикулируя. Когда Александра, раздобыв кофе и воду, покидала гостиную, из дальнего угла снова слышались звуки рояля. Пианист, отдохнув и съев десерт, сменил репертуар и вместо шутливо-бравурных маршей исполнял теперь Ноктюрн Шопена в нарочито замедленном, запинающемся темпе.

Но на предпоследнем этаже, куда вскарабкалась Александра, музыки слышно уже не было. Она с замиранием сердца заглянула в гостиную и увидела почти прежнюю картину. Девушка спала в глубоком кресле, скрестив руки на подлокотнике и уронив на них голову. Но ее ноги теперь свисали на ковер – не то она пошевелилась во сне, не то Эльк пытался ее усадить. Рядом, на мраморном столике, стояла тарелка с нетронутым куском роскошного торта, похожим на отвалившийся фрагмент раззолоченной барочной лепнины. Александре сразу вспомнился рассказ Анны о том, как она пряталась во время вечеринок и как Эльк приносил ей сладости. Она подошла к девушке, склонилась над ней, прислушалась. Дыхания слышно не было, и Александру тревожила абсолютная неподвижность спящей. Этот сон был похож на обморок.