Анна Малышева - Отель «Толедо»

– Мы решили встретиться здесь, чтобы все обсудить, а поужинаем в другом месте, столик уже заказан! – предупреждая вопрос, который Александра не собиралась задавать, сказал Эльк, усаживаясь рядом с ней и сцепляя руки в замок. Он нервничал, слишком часто улыбаясь, беспрерывно переводя взгляд с Дирка на Александру. – Думаю, сложных моментов не возникнет…

– Да, я тоже надеюсь! – Дирк, в отличие от своего приятеля, взволнованным не выглядел. Он смотрел прямо в глаза Александре, его улыбка была безупречно корректной.

Они сидели в самом сердце квартала красных фонарей, чей свет тут и там лежал на влажной черной мостовой, словно раскаляя камни под ногами снующей взад-вперед возбужденной толпы. Художница уже привыкла к тому, что в этом городе не считается зазорным назначать свидания в подобных местах. И все же прежде она считала высший свет Амстердама, к которому, безусловно принадлежали ее собеседники, отделенным от мира распутной Зеедик хотя бы тонкой, условной стеной. Так, всего лишь стеной в полкирпича, зачастую разделялись здесь квартиры, в которых обитали обычные семьи с детьми, и витрины, в которых сидели девушки, ожидавшие клиентов. В мире Старого Юга, в мире Элька гордились своими родословными, жили в собственных домах, там по торжественным случаям мужчины надевали смокинги, дамы – бриллианты. Там ходили на концерты фортепианной музыки и закрытые выставки. В этом мире считалось высшим шиком сочетать несочетаемое, мешать Рубенса и Поллока, Рембрандта и Баскию – так или иначе, все компоненты этой возбуждающей смеси стоили огромных денег. Возможно, обитатели Старого Юга вовсе не разбирались в искусстве, и дамы на концертах и вернисажах принимали заученные позы, как девушки в красных витринах, раз их вынуждала к этому одинаковая жестокая необходимость – продать себя подороже… Но кому было до этого дело, если приличия были соблюдены! В мире Зеедик предлагаемые наслаждения были грубее, цены ниже, нравы проще. Но Александра начинала думать, что никакой грани между этими мирами на самом деле нет или она пролегает вовсе не там, где сперва казалось.

– Мое предложение состоит в следующем… – продолжал Дирк. – Недавно я стал обладателем довольно крупной коллекции фарфора, составленной авторитетным коллекционером. Пока он не умер, никто не знал, чем он владел. Наследники были потрясены, открыв завещание…

– Это случается! – кивнул Эльк.

«И довольно часто…» – подумала Александра, предпочитавшая следовать совету Елены Ниловны – больше слушать, меньше говорить.

– Итак, у меня сейчас редкий старый «мейсен» на продажу. Оставить себе я его не могу и не хочу, мне нужны деньги, – продолжал Дирк. – Коллекция исключительная. Сертификаты подлинности, безупречное состояние. Даже жаль, что я ничего не собираю. Я прежде всего торговец. Мне бы очень хотелось попасть на российский рынок, потому что здешний рынок…

– Убит, – закончил за него фразу Эльк, доставая из пачки зубочисток, забытых на столе, одну, быстро откусывая кончик и нервно ломая зубочистку пополам.

Александра никогда не видела его таким взвинченным. «Он, безусловно, в доле!» Теперь она думала о сидящем рядом мужчине без всякой нежности. Чувство, которое ей так нравилось лелеять долгие месяцы, которое она берегла и скрывала, как краденую драгоценность, погибло, не вынеся соприкосновения с реальностью. Александра была готова засмеяться в голос, такой смешной она казалась сама себе. На Элька она смотрела вскользь, избегая взгляда глубоких серых глаз с янтарными искрами, которые прежде так ее волновали. Зато в маленькие, черные, крысиные глаза Дирка она смотрела прямо и спокойно. Он был ей совершенно понятен.

– Так вот, я хочу, чтобы вы были моим представителем в Москве, и с этой целью готов по первому вашему сигналу прислать с сопровождением вот эти вещицы!

Отвернув полу вельветовой куртки, Дирк положил на стол бумажный конверт:

– Здесь несколько фотографий. Понимаю, удобнее пересылать в электронном виде, но я опасаюсь делать такие рассылки. У меня очень неприятный опыт… Взломали почту, и была нарушена конфиденциальность сделки.

– Я тоже не люблю модернизма! – отшутилась Александра, открывая конверт и доставая снимки обычного формата. – Ах, «Дети садовника»!

– Да, вчерашние, – кивнул Дирк, откидываясь на спинку кожаного диванчика и зябко потирая руки. – Вы ведь были на аукционе, видели.

– Издали… – подтвердила Александра. – Неужели вы продаете?

– Все двадцать три пары! – встрял Эльк. – Одна тысяча семьсот сороковой год! Подлинник, не реплика! Уникальный случай!

– Я ведь покупал изначально для перепродажи, – пояснил Дирк. – И тут – вы… Это очень кстати! Таких совпадений не бывает. Я верю в судьбу и в то, что мы все хорошо заработаем!

– Я абсолютно точно знаю, что продам «Детей садовника» в Москве за ту цену, которую назовете вы сами! – кивнула Александра, медленно перебирая снимки, на которых были запечатлены очаровательные фигурки ребятишек с цветами, фруктами и садовыми инструментами. – Я знакома с человеком, который обожает эту серию, мечтал иметь ее всю… Но это казалось несбыточной мечтой! Он собрал всего несколько пар.

– Любая мечта может стать правдой, – спокойно ответил Дирк, глядя через витрину на улицу. – Есть еще и другая серия Кендлера на продажу, пока не полностью. Но мне обещали достать всю. Надеюсь, получится… Посмотрите, она там, дальше.

Александра уже дошла до фотографий другой серии мейсенского фарфора. Ближе поднеся их к свету розовой лампы, она, сдвинув брови, рассматривала снимки.

– По снимкам нельзя судить, но… Какой это год? – выговорила она наконец. – Неужели?…

– «Обезьяний оркестр», одна тысяча семьсот пятьдесят третий год, – наклонился через стол Дирк, постукивая кончиком пальца по пачке снимков. – Первые модели. Тут пятнадцать фигур, еще четыре скоро достанут, обещали точно. Итого предлагаю все девятнадцать первых фигур Кендлера.

– Откуда вы берете такие редкости?! Я никогда не слышала, чтобы у кого-то были все девятнадцать первых обезьянок! – выдохнула Александра.

– Ты же вчера видела аукцион, Саша, – вновь вмешался Эльк. – В Амстердаме можно достать все. Это вопрос денег.

– О, я уже поняла… – протянула женщина, и внезапно ее сердце забилось так часто, что ей сделалось трудно дышать.

На последней фотографии была запечатлена обезьяна в зеленоватом камзоле и лиловых панталонах, с бубном в занесенной над головой лапе – точная копия той, что осталась в Москве, в квартире Надежды. И хотя не было ничего невероятного в том, что эта фигура тоже предлагалась на продажу, Александре вдруг показалось, что в прохладном кафе сделалось очень душно.