Ирина Мельникова - Ярость валькирии

— Понятно!

— Ничего тебе не понятно! — взвилась Женя.

Ей очень хотелось заорать, наброситься на Никиту с кулаками из-за того, что он, бесчувственный чурбан, не в состоянии понять ее страдания после того, что у них было. А что было, спрашивается? Да ничего, кроме нескольких приятных часов, проведенных вместе…

В груди ее что-то дрогнуло. Разве есть у нее право требовать взаимности, светлых чувств? Женя снова повернулась к Никите, подползла ближе, ткнулась головой в плечо. Никита не оттолкнул, но и не обнял. И это напугало ее сильнее, чем молчание.

Торопливо, глотая слова, она начала свой рассказ, слишком горький для нее и неприятный…

— Я рано замуж вышла. Все девчонки завидовали. Такого мальчика отхватила — конфетка! Золотая молодежь! Папенька — первый зам губернатора, у маменьки самые модные салоны красоты в городе, бабка — доктор философии, из заграниц не вылезала. А я хоть и не девочка с окраины, но Мише все-таки была не пара. Но они меня приняли, как свою! Целый год все было хорошо! Просто отлично! Мы с Мишей учились в университете, где и познакомились, кстати. Дом — полная чаша! Развлечения, шмоток полный шкаф, заграница, будь она проклята! За полгода до защиты дипломных работ мы в Альпы поехали, два идиота, покататься на горных лыжах. Ну и… покатались.

Никита по-прежнему молчал, отвернувшись, отчего Жене стало совсем худо, но остановиться она уже не могла.

— Миша упал на спуске в первый же день и повредил позвоночник, — тихим, каким-то неживым голосом сказала Женя. — Ему сделали девять операций, но шансов на то, что он когда-нибудь поднимется на ноги, нет! Он не то что неподвижен, он даже есть сам не может. Сиделка кормит его с ложечки. Он почти не говорит, только смотрит телевизор и слушает музыку, что-нибудь мрачное, беспросветное, отчего выть хочется! Но, если я выключаю телевизор, начинает визжать так, что на улице слышно. Раньше я его любила… Или думала, что люблю. А сейчас ненавижу!

Она замолчала и судорожно перевела дыхание.

— Но ты боишься сказать об этом его родителям? — спросил Никита.

Женя поежилась.

— Первый раз я сбежала из дома год назад. Никому ничего не сказала и уехала отдыхать, совсем одна, в Турцию. Две недели тупо валялась на пляже, ела, пила, купалась. Потом вернулась! Пойми, мне нужно было вырваться из дома, где все пропахло лекарствами и гнилью, как в морге, иначе сошла бы с ума!

То, что случилось дальше, Женя не любила вспоминать, но, проглотив застрявший в горле комок, продолжала:

— Свекор набросился на меня с кулаками, еле оттащили. Но затем остыл и сказал: разводиться не позволю, иначе тебе в этом городе не жить. Я ревела, кричала, что не рабыня и что мне тоже хочется любить и рожать детей. И знаешь, он как будто что-то понял. Мне купили модный магазин и позволяют иногда сбегать из дома. Мишины родители очень радуются, когда я возвращаюсь. Богатые подарки дарят. У меня есть все: квартира шикарная, бизнес, теперь вот машина хорошая. Но я вижу, как свекор и свекровь боятся, что я когда-нибудь не вернусь.

— А твой муж? — спросил Никита. — Он тебя любит?

— Вряд ли! — Женя пожала плечами. — Раньше, думаю, любил, и первое время после операций, когда мы еще на что-то надеялись. Но сейчас замкнулся в своем коконе, озлобился. Не стесняется говорить и мне, и родителям, что ненавидит нас за то, что мы живы и здоровы!

Никита слегка отстранил ее рукой и натянул на себя одеяло, словно отгородился тонкой, но непробиваемой стеной. Женя отодвинулась на край кровати и, сдерживая слезы, прикусила нижнюю губу. И, чтобы не разреветься, уставилась на темные стекла, за которыми ничего, кроме нескольких светлых пятен, не было видно. То горели окна полуночников в доме напротив.

— Ты снова решила вернуться? — Никита тронул ее за плечо.

Женя словно ждала этого. Бросилась ему на шею и стала целовать сухими горячими губами.

— Скажи мне, и я останусь! — шептала она исступленно. — Все брошу! Дом, бизнес! Я хочу быть с тобой! Только с тобой!

— Но если со мной что-то случится, тоже сбежишь? — спросил Никита тусклым голосом. — Ты будешь биться за меня? Или быстренько отыщешь более удачный вариант?

Женя замерла, подумав, что ослышалась, а затем отстранилась и с размаха влепила ему звонкую пощечину. Никита отшатнулся, больно ушиб локоть о спинку кровати. Женя бросилась в прихожую.

Никита, потирая локоть, проводил ее взглядом и, когда хлопнула дверь, буркнул:

— Ну вот и поговорили!

Затем расправил одеяло, взбил подушку, лег на спину и уставился в потолок. По правде, после ухода Жени он испытал небывалое облегчение.

Почти в то же время Валерия разбудило тихое звяканье. Открыв глаза, он поморщился и перевернулся на другой бок, намереваясь обнять спящую жену. Однако смятая подушка рядом была холодной, а вторая половина кровати пустовала. Откуда-то, похоже, из кухни, доносились чуть слышные шорохи. Валерий спустил ноги на пол, накинул халат и осторожно пошел на звук.

Юля сидела на кухне в полумраке, включив только подсветку на вытяжке. На столе перед ней стояли початая бутылка вина, тарелка с нарезанным апельсином и шоколадкой, разломанной на дольки. Заметив мужа, она слабо улыбнулась.

— Чего не спишь? — шепотом спросил Валерий.

— А ты чего шепчешь? — удивилась Юля. — Кого боишься разбудить?

Валерий взял бутылку, отхлебнул из горлышка, поморщился, затем достал из шкафчика коньяк.

— Пить в одиночку — верный признак алкоголизма, — глубокомысленно изрек он. — Что ж это, милая моя, тебя среди ночи понесло на кухню бухать?

— Сон дурной приснился, — грустно сказала Юля. — Будто все мои покойные собаки и кот в гости пришли. Проснулась, и аж горло свело, такая тоска навалилась. Минут десять лежала и думала: они, наверное, там, в иных мирах, голодные…

Юля шмыгнула носом и вдруг расплакалась. Валерий присел рядом, обнял за плечи.

За окном сверкали холодные звезды.

— Все-таки я поступила гадко, когда натравила прессу и ментов на Кречинского и Верку. А еще мы с Никитосом настучали Миронову на Ивана Сотникова! — тихо сказала Юля. — Каждый раз утешаю себя: мол, защищала тебя, наши интересы, доброе имя. Но все равно на душе мерзко и противно!

— Я не хочу, чтобы ты себя винила, — сердито произнес Валерий. — Что сделано, то сделано! Думаешь, я не казню себя? Нужен мне был тот салон! Как зайцу лыжи! Только ведь не мы убили Сотникову, Юля!

— Но, возможно, спровоцировали Ивана своими действиями, — возразила Юля. — И нам за это отвечать, не перед людьми, так перед Богом.

Она замолчала. Валерий глядел, как на кухонном кафеле вспыхивают и гаснут отблески рекламных огней с улицы.

— Ты хоть накормила свое стадо во сне? — неожиданно спросил он.