Лариса Соболева - Месть без права на ошибку

– Илья, я решила. Сегодня мы проводим последний день. Знаю, ты расстроен, но пойми, так будет лучше.

– Кому? – заорал он, вскочил, начал одеваться, нервно выкрикивая: – Кому? Вот выдумала! Уедет она! Кошмарная женщина! От тебя не знаешь, что и ждать. У меня идет кругом… Хорошо, давай рассуждать логически. Нам хорошо вместе?

– Слишком хорошо. Мне это уже не нравится.

– Тогда какого черта тебе нужно? Зачем уезжать? Это мазохизм называется. Вы, моя дорогая, пострадать захотели?

Каким же дураком он выглядел, вызывал приступы смеха, которые Вера давила в себе с трудом. Не знала она, что мужика можно так легко обвести вокруг пальца, решила поддать пару и посмотреть, что будет (главное, напор):

– Я хочу уехать, потому что не желаю больше страдать. Тебе нравится встречаться урывками и прятаться? А мне – нет. И потом… я не хочу делить тебя с другой! Мне противно. Если бы у меня был еще кто-то, тебе понравилось? Нет. Так почему я должна мириться, когда ты уходишь к другой? Я не хочу сидеть дома одна, не хочу быть твой игрушкой. Хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой, везде появляться открыто.

– А я не хочу?! – возмутился Илья.

– Ты не можешь – у тебя семейные кандалы. Уехать со мной тоже не можешь, имеешь другие кандалы: карьеру. Что прикажешь мне делать?

Из ее правого глаза выкатилась горючая прозрачная слеза, впервые Илью не раздражали женские слезы, они его трогали. Он привлек Веру к себе, гладил по волосам, уговаривая:

– Верочка, милая, не плачь. Давай куплю тебе квартиру, буду приходить…

– А соседи? – оттолкнула его она. – Они не заметят господина Васкова, шастающего по ночам к любовнице? И вообще, что ты мне предлагаешь? Тюрьму? Нет, я уеду. Сейчас, пока могу забыть, потом будет поздно. Извини, я забочусь о себе, мне пора завести семью, а не быть чем-то временным.

И тут страшное подозрение закралось в сознание Ильи, отравляя каждую клетку внезапно раненого организма. Он зло выкрикнул:

– С Сергеем? Ты решила уехать с ним? Знаю, знаю, вы встречались. Так ты с ним и со мной? Ты обманываешь меня. Почему не скажешь пря…

Перебила пощечина, а зазвенело в ушах так, будто огрели дубиной. Потом вторая. Третья. При том Вера разъяренно шипела:

– Не смей!.. Не смей оскорблять меня. Если бы я захотела… Дрянь!

Он почти не чувствовал боли, пощечины вызвали вместо агрессии обратную реакцию: он возбуждался, возбуждался сильнее, чем при обоюдных ласках. Он грубо повалил Веру на спину, схватил за голову и закрыл ее рот своим, а она дралась, яростно сопротивлялась, вырываясь, успевала крикнуть:

– Уходи!.. Не хочу… Не смей!.. Убирайся!..

Сопротивлялась, а к себе допустила. Понадобилось немного времени, чтобы злая кошка царапаться и кусаться начала от страсти. Илья чувствовал восторг дикого зверя, он стал хозяином маленького зверька – ему так казалось. Упав без сил на подушки, дыша как загнанная лошадь, он выдавил:

– Ты чудовище. Красивое, сексуальное, очаровательное, но… чудовище.

– Сам чудовище, – устало возразила она.

– Вера… Дай мне время… Немного. Я решу наши проблемы… Постараюсь решить, клянусь тебе. Ты не уедешь?

– Уеду, уеду.

Он безнадежно и устало рассмеялся:

– Мммм… Ты меня в гроб загонишь.

– Лучше лежи в гробу, чем рядом с ней.

– С женой, надо полагать? Я с ней даже не лежу. Обещаю в кратчайший срок… Должен я подумать или нет?.. Молчишь? Не хочешь дать мне немного времени? Скажи, не уедешь?

– Хорошо. Думай, но недолго.

Илья расслабился. Кошмарная женщина.

Обратную дорогу от извечного вопроса – что делать? – отвлекала бешеная скорость, на которой Вера мчалась к городу, казалось, еще немного и – взлетят. А она… Вцепилась в руль, глаза горят, как у триумфатора, губу закусила… Кошка, дикая кошка, аж страшно становилось.

Дома его ждала еще одна разъяренная зверушка: мама. Наговорив кучу гадостей, хлопнула дверью. Унылая атмосфера «домашнего очага» холодила. Илья поплелся на кухню. Глотнул коньячку. Закурил. Тоска. Извечный вопрос трансформировался в глобальный: что же делать? Хрен его знает! Распроститься с Верой, вернуться назад в скуку, в замкнутое пространство – дом, работа – без элементарных человеческих радостей? Об этом не может быть и речи. Бросить все и уехать с Верой? А он близок к пику карьеры как никогда. Так что же делать?

Густой коньяк лился в стакан, отсвечивая янтарной прозрачностью. Едва он поднес стакан ко рту, замер. На него смотрела Любаша в белой ночной сорочке. Чудовище. Но не красивое, не сексуальное, не очаровательное. Настоящее. Илья медленными глотками выпил полстакана, так же медленно направился к Любаше, мстительно цедя:

– Хочешь спросить, где я был? С женщиной, которую ты видела со мной в постели. А тебе она понравилась? Правда, красивая? Красивая до такой степени, что я постоянно хочу ее. С ней я ожил. О, дорогая, что вижу! Тебе неприятно. Так ты притвора? Делаешь вид, что чокнулась?

По лицу Любы потекли слезы кривыми дорожками, она же не сумасшедшая и все понимает: нелюбовь мужа, злобу свекрови, испуг детей. Надо просто переждать. Но попытки спрятаться в большой квартире не имели успеха, душ – маленькая хитрость Любы, там ее невозможно достать. Когда видит Илью, тело вдруг покрывается липкостью, но это смывается быстро. Остальное время Люба пережидает, когда муж успокоится или уснет. Соль вместо сахара поставила? Помнит, значит – нормальная. А какая разница? Для нее просто не имеет значения ни соль, ни сахар, многое потеряло смысл. Единственная цель – восстановить прежнее благополучие в доме, но как? Надо переждать. Илья болен, не был он злым и беспощадным, значит, заболел. Он-то и есть сумасшедший, но об этом никто не подозревает, даже его мать. Вот, опять липкость… Скорее в ванную.

– Стой, стой! – перегородил дорогу муж. – Хочешь знать, как я сплю с ней? Это непередаваемо. Она лежит голая, я тоже, мы забыли про стыд. Смотри, она меня укусила от страсти. (Люба рвалась из рук бесноватого мужа). Не хочешь слушать? Хорошо. Тогда скажу, что никогда не буду трахаться с тобой, запомни. А теперь иди и утопись под своим душем.

Он грубо оттолкнул Любу, та трясущимися руками пыталась отворить дверь кухни, но дверную ручку дергала не в ту сторону, наконец, открыла и выбежала не то с рыданиями, не то с хохотом. Илья один.

Высказанная мысль есть зло… Кто сказал? Да какая разница! Злая мысль, родившаяся в подсознании давно, Илья не помнил когда, страшная мысль, но неистово желанная, снова сорвалась с языка. Он ведь мечтает, чтобы Люба исчезла, испарилась. «Умри, Люба, умри», – билось внутри. Илья стоял не двигаясь, слушая шум воды и глядя на дверь в ванную комнату.

Ночь. Виктор Черемис таращил глаза в темноту, часто дышал, липкий пот пропитал подушку и простыню. Где же лошадь, на которой он только что бешено скакал по льду, сковавшему реку? Лед затрещал, поднялся, открылась черная бездна воды. Черемис, дико крича, погружался вместе с лошадью под ледяную воду, а на берегу, потягивая пивко, наблюдали Генка и Анализ.