Галина Романова - Торговка счастьем

– Насчет похищения не знаю, – вздохнула Ирина Глебовна. – А вот сбежать Настя запросто могла.

– Что-то из вещей пропало?

– Да… И сумка. Она обычно с ней в спортзал ездила. Сумка пропала. Красненькая такая с беленькими полосочками.

– Что из вещей пропало?

Алексеев раздраженно топнул ногой. Нет, эта свистопляска, наверное, никогда не закончится, мать их! Сначала замучили ее мужа и пристрелили напоследок, потом убивают наблюдателей, которые ее то ли охраняли, то ли просто пасли. Потом она сбегает!

И что, прикажете, о вас, Анастасия Сергеевна, думать?! В каком ключе рассматривать вас? Как свидетельницу, потерпевшую или соучастницу?! Запросто мог какой-нибудь ее дружок убрать мужа, потом перерезать глотки охране, а затем помочь ей удрать. И кто она тогда, выходит?

Черт, черт, черт!

– Из вещей почти ничего, – продолжила тяжело вздыхать Ирина Глебовна. – Два ее свитера, вельветовые джинсы, я их только вчера выгладила и сверху в стопку вещей положила. Пара комплектов белья. Игорь Николаевич… – Ирина Глебовна всхлипнула громко и горестно. – Она сбежала, считаете? От всего этого ужаса сбежала?!

– Вы побудьте там, Ирина Глебовна, я сейчас подъеду, – пообещал он и положил трубку.

– Ты понял, куда я?

Он глянул на Вадика, наблюдающего с интересом, как Алексеев заправляет под ремень выбившуюся и безнадежно измятую рубаху.

– К Дворовой?

– Да. Там что-то произошло. Начальству я сам позвоню, но на всякий случай скажи, что там очередное ЧП, я поехал.

– Так точно. – Вадик поднялся, когда Алексеев направился к двери. – Считаете, она сбежала?

Игорь оглянулся на него. Высокий, статный. Брючки в стрелочку, джемпер как влитой, воротник рубашки будто нарисован. Пригожий мальчик, просто услышал он Светкин голос.

– Может, сбежала, а может, и нет, – разозлился он, обнаружив, что и второй каблук на его ботинке в грязи, успевшей подсохнуть. Вздохнул. – А может, кому-то просто надо, чтобы мы так думали, а, Вадик?..

Его голова лежала на мягкой непромокаемой подушечке на краю громадной ванны. Горячая вода пенилась и бурлила вокруг его тела. Пахло травами и прибитой дождем пылью – это он запросил такой освежитель воздуха в ванную. На накрытой салфеткой подставке, рядом с ванной, стоял заварочный чайник, чашка, блюдечко с кружочками лимона. И время от времени он подливал себе в чашку ароматного зеленого чая, бросал туда лимон и мелкими глотками пил. Шампанское в джакузи он не терпел: голова становилась тяжелой, взгляд мутным, мысли плавали оборванными лоскутами. Такое состояние он не любил. Это не подконтрольное сознанию состояние.

Но это он теперь стал таким умником. Теперь, когда дело катилось к шестому десятку. Раньше-то, ох-ох-ох…

Раньше в этой бурлящей вокруг его тела пене не одна красотка извивалась. Стонала, хохотала, поливала себя и его шампанским. И он находил – что странно – это классным. Считал это непременным жизненным атрибутом при сложившемся финансовом благополучии. И, дурак, заработал не одну болячку. И внутренности шипучкой алкогольной попортил. И на морде порочная жизнь отложилась. Проросла глубокими морщинами, провисшим подбородком, плешивой головой.

Он стал некрасивым, старым, толстым, угрюмым. Жена и дети его сторонились. Никто не говорил о разрыве, что вы! Но все старались проводить с ним как можно меньше времени. То за город свалят, то за границу. Последний раз он их видел, дай бог памяти…

Точно, три с половиной месяца назад. Новый год кое-как совместно отметили-отмаялись и разлетелись кто куда. Он не роптал. Ему так было проще. С семьей надо было говорить, общаться, решать вопросы какие-то. А он общаться не умел. Сразу нервничал, раздражался, принимался ругаться матом. Последнее он очень любил делать, вводя в ступор свою супругу, барышню в прошлом интеллигентную и утонченную, а ныне одряхлевшую, сильно постаревшую и совершенно ему неинтересную.

Симонов Геннадий Степанович шевельнулся в горячей бурлящей воде, протяжно зевнул и снова потянулся к чайнику.

Надо было выбираться из воды, заворачиваться в халат и идти в спальню. Но он медлил. Точно знал, что стоит ему улечься на подушки, как мысли, как заговоренные, примутся жалить, жалить, жалить. И сон сразу уйдет. И внутри все сразу разболится. И захочется стакана коньяку – терпкого и крепкого. А пить не надо. Не та ситуация.

– Валька! – рявкнул он, собравшись с силами. – Валька!

Дверь громадной ванной, сверкающей черным кафелем и зеркальным потолком, тихо отворилась. Вошла Валентина – среднего роста, плоская, как доска, с короткой стрижкой под мальчика, чуть кривоватыми ногами, с отлично развитой мускулатурой. Лицо обычное. Нос, рот, глаза. Все вроде не уродливой, правильной формы. Но такой, черт, жесткой формы, что Симонов иногда думал, что она носом может банки консервные вспарывать. Оттого и не казалась Валентина красавицей. И даже симпатичной не казалась. И на бабу походила очень мало.

– Растратила я все свое женское, Геннадий Степанович. – ухмылялась она обычно, когда он пытался найти у нее грудь или задницу. – Вертухаи, они ведь бесполые…

Валентина долгие годы служила охранницей на зоне. Потом влетела там с чем-то. Уволили. На глаза Симонову попалась, когда трех мужиков в баре разметала, которые попытались ее подколоть. Решил взять к себе. И не пожалел ни разу. Верная, сильная, коварная, умная, осторожная. Ни один из его охранников ни до нее, ни после с ней не мог сравниться.

– Помогай, – приказал Симонов, слабо шевельнув руками. – Что-то совсем я обессилел.

Валентина подхватила с плетеного кресла махровый халат. Ловким резким движением поставила хозяина на ноги. Обтерла сначала полотенцем, потом обернула халатом. Помогла выбраться из ванны. Подвела к креслу, помогла усесться, перенесла под локоть ему подставку с чайником. Отошла к окну, привычно осмотрела двор. Она никому не доверяла. Только себе.

– Итак… – Симонов звучно хлебнул чуть остывший чай. – Русак мертв?

– Да, – она провела ребром ладони себе по горлу. – И люди Дворова-младшего тоже.

– Так же?

– Да. Один человек работал.

– И кто, как думаешь?

– Черт его знает! – Валентина нахмурила лоб, покачала головой. Оглянулась на хозяина. – Ума не приложу! Если тот, кто Льва замочил… То чего морочился с бритвой? Того пристрелили, как собаку, и все.

– Ну-уу, ему перед этим долго пришлось мучиться.

– Это так, но убили не ножом, выстрелом. Почерк, хозяин, понимаете, почерк не тот, – ее грубые, неженские пальцы, пощелкали. – Тот, кто любит стрелять, он и стреляет. Он побоится непривычным оружием убивать, боясь промаха. Нет, думаю, тут кто-то еще.

– Ох, господи! – жалобно выдохнул он. – Что выходит-то, Валентина?! Льва убрал кто-то один, людей, что за бабой его следили, кто-то другой. Смысла в этом не вижу! Она что же, целую банду сколотить успела, чтобы разбогатеть?!