Инна Бачинская - Потревоженный демон

На рисунке Тимофея Галагана памятник отсутствует, что естественно, так как в двадцать седьмом его уже не было. Федор рассматривает знакомый до мельчайших деталей рисунок. Скамейка, тропинка, столб-указатель с названием улицы… Стоп! А это что такое? Груда камней, похоже, строительный мусор или мусор после субботника, разглядеть трудно даже с помощью лупы. Мусор? Вряд ли. Если хорошенько присмотреться, отчетливо проступают грани и форма трапеции. Не хватает бронзового свитка. Не хватает? Хватает! Если повернуть сооружение чуть вправо вокруг собственной оси, то откроется бронзовая табличка. Вон, виден край.

Но это же невозможно! Памятника в двадцать седьмом году не было! И что бы это значило? Федор откинулся в кресле, уставился в потолок…

А то и значит… Подобьем бабки, как любит говорить капитан Астахов. Дано: в двадцать седьмом году памятника не было. Он был воссоздан в конце тридцатых, то есть в тридцать восьмом он уже был — вон фотография! Эрго, рисунок — не что иное, как копия этой фотографии, чуть видоизмененная, и к Тимофею Галагану никакого отношения не имеет. Что и требовалось доказать.

«А я ведь чувствовал», — сказал себе Федор. Это же бросается в глаза и видно невооруженным глазом! А вы, господин философ, стареете, теряете остроту восприятия и хватку, попенял он себе и отправился на кухню варить кофе.

Художник чуть сместил памятник, замаскировал его, но почему-то оставил. Не знал, что в двадцать седьмом его не было? Если бы не знал, то не стал бы прятать. А раз спрятал, значит, знал. Но оставил. Почему? Да по одной-единственной причине: намекнул, что рисунок не имеет никакого отношения к Тимофею Галагану. Его стиль, его манера, его тема… зачем? И подпись «ТиГ»… зачем? Федор вспомнил картинки «Найди мальчика», или «кролика», или «старушку»… да кого угодно, где этот «кто угодно» был вплетен в рисунок и на первый взгляд незаметен.

Подпись «ТиГ»? Федор потянулся за лупой. Это как посмотреть. Литера «Т» видна вполне отчетливо, тут никаких разночтений. «Г» — также в отличной форме. А вот маленькая «и» слегка смазана — уголок рисунка был заломлен, линия залома проходит как раз по средней букве. Как ни странно, на обоих рисунках. В результате сработала заданность восприятия, увиделась «и», а если это вовсе не «и»? Скорее всего, так оно и есть. Так что же это, если не «и»? Похоже на «а» или на «н». Значит, «ТаГ» или «ТнГ»?

И что мы имеем в итоге? Таинственный подозреваемый был в музее, видел фотоальбом, способен держать в руке перо, однозначно неглуп и принял меры предосторожности на случай прокола. Рисунок — не подделка, а оригинал, художник подписался… скорее всего «ТаГ». Это не подделка, а намек… Иными словами, это рисунки неизвестного художника по мотивам работ Тимофея Галагана. А то, что какой-то баклан неосторожно подставился и принял рисунки за работы Галагана, — его проблемы. Сомнительный момент сей истории — дата! Но это дозволенная вольность художника… или недозволенная? Черт его знает! С одной стороны, недозволенная, так как создает некую заданность, что вкупе с манерой и нечеткой подписью «доказывает» авторство. А с другой… ну кто может поручиться, что неизвестный художник не создал рисунки в тысяча девятьсот двадцать седьмом году? Никто, если бы не памятник, которого тогда не было. Неизвестный художник одной рукой указал фальшивую дату, а другой, образно выражаясь, дал понять, что пошутил. «А интересно, — подумал Федор, — если я вдруг напишу картину, имею ли я право указать неправильную дату? Не знаю, — ответил себе Федор, — это же не паспорт… Не знаю, но мысль сама по себе интересна, как казус».

Так кто этот таинственный шутник, он же умелец-фальшивомонетчик? И в чем, собственно, его можно обвинить — состава преступления в деле нет.

А что есть? Что мы имеем на данный момент? Если картинка не та, подпись не та и дата, скорее всего, тоже не та, то… что? Состава преступления все равно нет. Значит, неизвестный мистификатор оправдан? Получается, оправдан.

Федор ухмыльнулся, вспомнив Виталю Щанского — однажды художник обозвал его бакланом. «Хоть ты и философ, Алексеев, — сказал Щанский, — а в живописи баклан». При этом он самым гадким образом хихикал, падал на диван и дрыгал ногами [8] Роман «Девушка сбитого летчика». . Прекрасная возможность отыграться. Федор потянулся за мобильным телефоном. Но рука его застыла на полдороге, и он задумался. Вспомнил радость Щанского, подумал и положил телефон обратно. Вспомнил слова какого-то философа о том, что важны не факты, а наше восприятие фактов. Виталя счастлив и горд, раскопав рисунки Галагана… Ладно, живи пока, подумал Федор. «Баклан!» — вспомнил он. И кто теперь, спрашивается, баклан?

Он сложил материалы «по делу» Тимофея Галагана в аккуратную стопку, а рисунки прислонил к экрану компьютера.

Неизвестный мистификатор… Это как посмотреть. В том-то и дело, что известный. Прекрасно известный! Толстый молодой человек с честными глазами, в разных носках, он же перспективный работник музея — Эмилий Иванович Тагей, с которым так хорошо пьется кофе на крыльце губернской канцелярии.

Вот и верь после этого людям! Или в людей. Этому ботанику никакое алиби не нужно, вспомнил Федор слова капитана и невольно рассмеялся…

Ирина Антоновна, не торопясь, написала заявление об увольнении по собственному желанию. Семейные обстоятельства, переход на другую работу… все такое. Хотя Алина, присутствующая здесь же, сказала, что ничего объяснять не надо — много чести. Но ты подумай, Иришка, Петюша же тебя не гонит! Петюшей девушки называли директора библиотеки Петра Филипповича. А также Петрушей или Петруччо. Ну, посплетничает родной коллектив, ты же знаешь, мы любим поговорить, ну и что? Завтра все войдет в свою колею, и никто ничего и не вспомнит. С работой сейчас трудно, подумай сама. А спикеры? А читатели? А радио, а газеты, а премьера? Ты уйдешь, хлопнув дверью, и на твое место поставят блатного жлоба с деревянной мордой… и вся твоя работа насмарку. Знаешь, один читатель сказал, что быть в библиотеке и не зайти поздороваться к Ирине Антоновне — это все равно что быть в Риме и не увидеть папу римского! Представляешь? Останься, Ирка! Как же я без тебя?

— Лучше я сама, — сказала Ирина Антоновна. — Все говорят, что он меня выпрет. Ты же его знаешь, он всего боится.

Она набрала секретаршу и спросила, на месте ли начальство…

Постучала и вошла, не дожидаясь разрешения. Петр Филиппович оторвался от бумаг, взглянул недовольно. Ирина положила на стол свое заявление.

— Что это?

— Подпишите, пожалуйста, — сказала Ирина Антоновна деревянным голосом. — Это мое заявление об уходе.