Татьяна Устинова - Персональный ангел

Дима тоже разговаривал по телефону, а Саша Скворцов все вытирал мокрый лоб.

– Вышла машина, – сообщил Дима, закончив разговаривать. – Минут через двадцать ребят подберут и “Ровер” отбуксируют.

– Вагоны? – спросил Тимофей.

– Вагоны отведут к разъезду, Тимофей Ильич. Все в порядке.

– Все поняли? – переспросил Кольцов, обводя взглядом свою команду. – Никто не стрелял. Не было никакого покушения. В прессу информацию не давать. Это ясно? – он по очереди посмотрел на Катерину и на Скворцова, как гвозди забил. – Ясно?

– Ясно, – пробормотали нестройным хором Солнцева и Скворцов.

– Вот и хорошо. Не мешайте Дудникову работать.

Владимир Дудников был начальник службы безопасности Тимофея Кольцова.

– Он завтра утром прилетит. Точнее, уже сегодня.

Глянув на часы, Катерина с изумлением обнаружила, что с момента прилета в Калининградский аэропорт прошел только час. Ей казалось – лет сорок…

Феодальный замок встречал их теплым сиянием окон сквозь голые ветви парка и электрическим блеском фонарей на подъездной дорожке. Внизу, под обрывом, вздыхало невидимое море. Так же оно вздыхало вчера, позавчера, и десять, и тридцать, и триста лет назад. Морю наплевать на мелкие человеческие страстишки. Его холодные волны с одинаковым равнодушием поглощали и нищих норвежских рыбаков, и могущественных галльских королей.

Морю не было никакого дела до человека по имени Тимофей Кольцов, в которого двадцать минут назад разрядили три автомата.

Может, поэтому Тимофей не пошел к морю, а остался с людьми. Ему хотелось побыть с теми, кто пережил то же, что и он сам. Ужас, мгновенно отдавшийся звоном в ушах и сделавший ватными ноги, и беспомощность слабого и безоружного, застигнутого врасплох перед сильным, коварным, хорошо вооруженным, невидимым противником, – это испытали все.

И Лешка, который морщится от боли, пока ему накладывают шину, и бледный до зелени Дима, и Андрей, самый молодой и бесшабашный, и рафинированный Скворцов, по лицу которого никогда ничего не поймешь, и Катерина с залитой йодом губой – все они были объединены одним общим, только что пережитым ужасом и страхом смерти и мыслью, обязательно промелькнувшей в сознании даже у самых тренированных – все, конец.

В это мгновение, растянувшееся в памяти на целые годы, Тимофей был не один. С ним были люди.

И он был с ними. И совсем не стыдно, что он боялся так же, как они. И совсем не стыдно, что сейчас его смертельно тянет выпить, – и пошло оно, его растреклятое подсознание, вместе со всеми кошмарами! И это совсем не проявление слабости, а подтверждение того, что он – человек, в чем так сомневалась Диана…

Почему-то у него сделалось превосходное настроение, которое редко теперь его посещало.

– Мужики! – позвал он из гостиной, доставая водку. – Кончайте базар, давайте сюда!

Охрана, личная и наружная, водители, врач, дворецкий Федор Петрович, живший в доме постоянно, – все находились на кухне. Тимофей слышал их возбужденные голоса, и бесконечные – на все лады – трели телефонов, и звон посуды – чай, что ли, они собирались там пить, зная, что за спиртное Тимофей Ильич в одну минуту уволит?

– Мужики, – повторил Тимофей, заглядывая в кухню.

Все смолкло, как в сказке, когда волшебник лишил придворных дара речи. Головы повернулись в его сторону, глаза уставились на него. Катерина выглянула из-за двери.

Они все смотрели на него, как зайцы на деда Мазая. И молчали. И ждали. Неизвестно, чего они ждали. Что он устроит “разбор полетов”? Попросит вызвать какого-нибудь зама? Скажет, что улетает в Швейцарию?

Они ждали, и с ужасом, взявшим цепкой лапой за сердце, Тимофей понял, что прежнего больше не будет. Никогда. Эти люди, только что пережившие вместе с ним один на всех страх, – не просто охрана, водители и еще кто-то. Это ЕГО люди. Близкие ему настолько, что он давно уже Делит с ними жизнь и час назад чуть было не разделил с ними смерть.

Они зависят от него, они не спят вместе с ним ночей, они делят с ним самолеты, отели, дороги, они подпирают его со всех сторон, они прикрывают его, как сегодня прикрыл Лешка, и пусть идут к чертовой матери все, кто скажет, что он им просто за это платит!

– Мужики, – в третий раз начал Тимофей и, взглянув на Катерину, добавил неуклюже: – …и леди. Давайте все-таки уже выпьем. Утро скоро.

Странная это была ночь. Очень веселая. Могли убить, и не убили – осознание этого приходило постепенно и заполняло, казалось, самый воздух громадного банкетного зала в Тимофеевом замке.

Все трудные и невеселые мысли – кто знал, кто не знал, кто выскочил первый, а кто третий, кто в кого стрелял и почему не попал, – все это будет завтра, когда приедет Дудников, когда начнутся разбирательства, когда все придут в себя настолько, что смогут отвечать на вопросы.

А пока все веселились так, как, должно быть, не веселились никогда в жизни. И выпили-то всего ничего, а восторг обуял почти неистовый.

Катерина, завернувшись в громадный белый гуцульский плед, пребывала в легком оцепенении, как будто шок все еще не отпустил ее. Может, действительно не отпустил, а может, спиртное так на нее подействовало. Она не делала никаких попыток разговаривать или отвечать на вопросы, и в конце концов мужики от нее отстали. Нина Сергеевна, жена представительного Федора Петровича, домоправительница и повар, все подливала ей чай, не скупясь на лимон и заварку. Катерина благодарно ей улыбалась и молчала.

В одно мгновение, все сразу, мучительно и непреодолимо захотели спать, как будто у всех разом кончился завод. Волоча за собой плед, Катерина поплелась в гостевое крыло, где были спальни и оборудовано что-то вроде филиала предвыборного штаба, чтобы пресс-служба, ночуя в замке, могла свободно соотноситься с внешним миром.

Катерина кое-как умылась, стараясь не задеть порезанную губу, которая распухла и казалась чужой, и, не зажигая света, уселась в кресло ждать Тимофея.

Она знала, что он придет. В этом она не сомневалась. Не было сказано ни слова, но она знала, что это будет, так же твердо, как то, что ее зовут Катерина Солнцева. За всю ночь он ни разу не подошел к ней и даже не взглянул в ее сторону, но весь он был направлен на нее и так с ней созвучен, что и говорить ничего не нужно. Почему все эти долгие месяцы ей казалось, что он чужой, непонятный, страшный человек? Почему она так пугалась его низкого голоса, тяжелого взгляда и мрачной холодности? Почему не видела за всем этим железобетонным фасадом – человека? Почему увидела только сейчас, в одно, все осветившее, мгновение?

Ей не хотелось раздумывать об этом. Потом. На досуге, когда успокоятся дрожащие от напряжения нервы и перестанет перехватывать дыхание, она все решит, все поймет и оценит. А сейчас она могла только сидеть, неудобно согнувшись, и ждать Тимофея.