Татьяна Устинова - Персональный ангел

– Катерина? – позвал он с порога. Оказывается, она не закрыла дверь. Даже не подумала закрыть.

– Я здесь, – придушенным голосом пискнула она. – В кресле.

Он подошел, вытащил ее из кресла и прижал к себе вместе с гуцульским пледом, разбитой губой, недодуманными мыслями, страхом и непониманием. Он ничего не хотел знать, и психологические этюды были ему ни к чему. Он ни о чем не думал. Не существовало никакого “потом”, которое могло бы остановить его. Он тискал ее, сжимал и лапал, круша какие-то одному ему ведомые преграды. Он рычал и скулил, как зверь, и боялся задеть ее губу, как самый трепетный из любовников. Он шарил по ней руками, наспех изучая ее и стаскивая с нее одежду. Ему было почти все равно, что она чувствует, каково приходится ей в эпицентре его яростной атаки…

Потом он остановится и все правильно оценит. Как всегда. Потом он сможет – наверное! – стать нежным и человечным, если только она даст ему шанс. Потом он разложит все по полочкам и поймет, что это было – выброс адреналина, стресс или накопившееся вожделение. Но только не сейчас.

И – господи боже, – неужели он не имеет права один раз в жизни все забыть?! Все, что было и что еще только будет с ним, и его навсегда усвоенная позиция наблюдающего со стороны, и даже его дьявол не имели сейчас ровным счетом никакого значения.

Шквал эмоций, которые он привык цедить по капле, опрокинулся на него и накрыл с головой. Не сразу он понял, что она не боится его. Она не боялась и отвечала ему так же грубо и дерзко, как он. Она тоже цеплялась за него, тянула, ловила и прижимала, и даже кусалась, и в этом не было никакой игры! Уж он-то умел отличать притворство. Он специалист экстра-класса по притворству. И он знал, видел, чувствовал – она не играет.

Чувствовал? Он не способен чувствовать.

Или способен?

В какую-то головокружительную секунду она вдруг распахнула глаза, и он увидел их прямо перед собой, и, кажется, даже понял что-то, что нужно понять, чтобы жить дальше, и тут же забыл, проваливаясь в самую глубокую пропасть, из которой, конечно же, не было пути назад.

– Тебе тяжело?

– Нет, мне хорошо. Я так замерзла, а ты такой теплый…

– Я вешу, наверное, целую тонну.

– Ага… две.

– Значит, тебе все-таки тяжело.

– Нет, мне хорошо. Я…

– Да, я понял: ты замерзла, а я теплый.

– Да, и весишь целую тонну… Тимофей засмеялся, сам не зная чему.

– Хочешь, я с тебя слезу?

– Не хочу. Я не хочу, чтобы ты с меня слезал. Что ты пристал?

Он пристал потому, что боялся, что ей неудобно, хотя он очень старался опираться на локти. Она пошевелилась, и он нехотя перекатился на бок, продолжая тем не менее прижимать ее к себе. Она пристроила голову ему в подмышку и сказала оттуда:

– Ты замечательный.

Это признание привело его в восторг. Самый банальный щенячий мальчишеский восторг. Он даже выдохнул с облегчением.

– Ты что? – спросила она с интересом, все еще из его подмышки. Кожей он чувствовал, как шевелятся ее губы.

– Я рад, – просто ответил он, и они помолчали. Она чуть повернула голову и задышала ровнее и глубже, и он спросил с изумлением: – Ты что, спишь?

Не открывая глаз, она засмеялась:

– Что тебя так удивляет? Вот если бы я сейчас пустилась в пляс, вот тогда ты должен бы удивиться…

– А я бы, пожалуй, того… Мог бы… – сказал Тимофей задумчиво, оценивая свое внутреннее состояние.

– Что?

– В пляс. А?

Она подняла голову и посмотрела ему в лицо, и они захохотали, как пара идиотов.

Ветер налегал на стекла. За окном стояла холодная балтийская ночь, полная шума моря и призрачного сияния весенней луны. Необыкновенная ночь.

– Тебе с утра с министром культуры встречаться, – позевывая, напомнила Катерина, плотнее зарываясь в его бок.

– Я помню, – ответил он, думая о чем-то другом. – Я все помню.

– Что тебя смущает, Тим? – спросила она осторожно. Вдруг он уже жалеет, что переспал с ней?

Он потерся заросшим подбородком о ее макушку. Ему не хотелось думать о встречах и министрах. Он был весь успокоенный, разнежившийся, теплый и томный. Каким-то краем сознания он понимал, что это ненадолго. Кончится эта волшебная необыкновенная ночь, она уже почти кончилась, начнется обыкновенный прозаический день, в котором не будет места неконтролируемым эмоциям и опасной расслабленности.

Чувствуя, что у него стремительно портится настроение, Тимофей на секунду заколебался. Возможностей было всего две – встать и уйти, о чем невыносимо даже подумать, или прижать ее покрепче, обняв гладкую розовую спину, стиснуть ногами бедра, сунуть нос ей в волосы, вдохнуть ее запах…

Катерина слегка отодвинулась, и он понял, что выбор за ним.

И это был не простой выбор.

Можно ведь убедить себя, что ничего не произошло – в общем и целом так оно и было. Можно объяснить чем-нибудь собственное звериное неистовство – в конце концов, он не старый еще мужик, с нормальным, еще не старым набором гормонов. Но откуда это совсем незнакомое чувство полной расслабленности и внутреннего покоя и ощущение правильности происходящего, как будто после долгой дороги он наконец вернулся… куда?

Ему нужно работать. Он должен обдумать покушение. Созвониться с Серегой, понять, в чем дело – в войне или в выборах. С утра встреча с министром – зачем она, к черту, нужна! – а он совершенно не готов. У него должна быть ясная и холодная голова, а ему ничего не хочется, только бы лежать рядом с этой девушкой, чувствуя ее рядом, всю – от распухших губ до странно маленьких ступней…

– Ну что? – спросила она с легкой насмешкой. – Надумал?

Она все понимала, и это почему-то его раздражало.

– Пойду я, Кать, – сказал он голосом обычного Тимофея Кольцова. – Скоро утро, тебе надо поспать.

– Спасибо за заботу, – холодно ответила она, едва удержавшись прибавить – Тимофей Ильич, и повыше натянула одеяло.

– Утром увидимся, – пробормотал он, отступая к двери, и через пять секунд оказался на свободе.

В полутемном коридоре, соединяющем гостевое крыло с остальной частью дома, он остановился, натягивая свитер. Ночь за окном была уже не глухой, а сизой, предутренней. Луна сияла сквозь голые ветки оглашенным весенним светом. Тимофей замер, глядя в парк, так и не натянув до конца свитер.

Эта девушка – твой первый и последний шанс, сказал кто-то ему в ухо. Вернись. Скажи, что просто боишься. Что не знаешь, как правильно себя вести, ведь ты привык, чтобы все было правильно. Может быть, она знает и растолкует тебе, и все в твоей жизни наконец станет на свои места. Ты же хотел рассмотреть ее поближе. Узнать, из чего состоит ее уверенное, доброжелательное, неистерическое отношение к жизни. Ты слишком поторопился и так ничего и не узнал. Вернись, еще не поздно.