Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине

– Ты все выдумываешь, Андрюша, – сказала она нараспев и осторожно провела губами по его шее. – Тебе просто так кажется…

– Мне ничего не кажется. – Он зарычал, когда она прикусила его ухо. Ее затылок лежал у него в ладони, волосы струились и просачивались сквозь пальцы, рыжие, как морская вода, зажженная закатным солнцем. Он не мог на нее смотреть и поэтому закрыл глаза.

Она что-то шептала около его уха, он не мог понять – что, только чувствовал, как шевелятся ее губы, и смутно удивлялся, почему столько лет эта женщина не принадлежала ему. Он готов был проклинать ее за это.

Где он был?!

Он больше не может ждать, будь оно все проклято.

Он подхватил ее под худенькую попку, облаченную в его собственные джинсы, притиснул к себе и пошел в спальню, чувствуя руками только грубую ткань, и от мысли, что там, под этой тканью, у него темнело в глазах.

И ничего она его не боялась. Он был прав, когда думал, что не может напугать ее.

Она хотела его так же сильно, как он ее, и это было самое лучшее, что она могла для него сделать.

Ни о чем не думать, ничего не анализировать, не вспоминать, не сравнивать, как это было у него раньше, потому что ничего подобного раньше не было. Она как-то в одно мгновение стала его собственностью, его частью, его неожиданной удачей.

Ведь бывает иногда так, что просто везет.

Не было никакой романтики. Потом, немножко опомнившись, он еще выругает себя за это. Разве так соблазняют девиц тридцатишестилетние опытные мужики?

Не было никакой игры. Разве он не знает, как важна и необходима утонченная прелюдия?

Даже слов никаких не было. Он не мог заставить себя произнести хоть что-нибудь внятное.

Ему не хватало времени. Никогда в жизни он еще так не спешил, боясь, что весь его опыт и самообладание подведут его.

Но и она спешила, он точно знал и чувствовал это, он не мог ошибиться. Она рвалась вперед так же самозабвенно, как и он, и не было на свете ничего лучшего, чем сознание этого.

Составив кулачки – один на другой – и пристроив их под подбородок, она лежала на нем и смотрела ему в лицо. Глаза у нее сияли.

Он пребывал в совершенном блаженном покое и в полном согласии с самим собой. Жизнь была прекрасна.

Клавдия хихикнула.

– Ты чего? – спросил он. Говорить ему не хотелось. Так хорошо было лежать, чувствуя ее во всю длину и остывая от недавнего штурма.

– У тебя потрясающе глупое выражение лица.

– Я не могу сейчас сделать его умным, – сказал он. – На это требуются силы, которых у меня нет.

Широкая, жесткая ладонь легла ей на попку и слегка ее сдавила. Клавдия моментально покраснела. Он понял это, даже не открывая глаз. Странное дело – ему, оказывается, очень нравилось ее смущать.

– Как это у нас вышло? – спросила она, и Андрей почувствовал, как шевелятся у него на груди ее волосы. – А, Андрюш? Как?

– А почему у нас могло… не выйти? – спросил он и засмеялся, потому что она опять смутилась. – Ты что? Сомневалась в моих способностях?

Она шлепнула его по бедру.

– Ну… мы же не собирались… – Она сбилась и замолчала, и он открыл глаза, серые, сытые и ленивые, как у кота. Она собралась с духом и продолжала: – И ты… никогда… даже когда мы молодые были… А я…

– А ты? – спросил он нежно.

Она разрушила свою пирамиду из кулачков, уткнулась мордочкой ему в подмышку и вцепилась в его руку, свободную от ее попки.

– Тебе доставляет удовольствие меня смущать? – почти сердито спросила она из-под мышки.

– Огромное, – признался он честно. – Гигантское. Почему, черт побери, он водил к себе совершенно чужих, не нужных ему девиц, вроде этой… как ее… Галки, и женился на Жанне, и валандался с ней, пока тихое бешенство не стало его ежедневным состоянием, и ни разу в жизни даже не подумал о Клавдии, которая была рядом?! Стоило только протянуть руку. А он не протягивал и тратил время на невозможные, изматывающие отношения, в которых он увязал и из которых вынужден был потом выбираться, проклиная себя.

Я мог бы прожить с ней жизнь, вдруг понял он совершенно отчетливо. Только теперь, наверное, уже… Что? Поздно?

Он взял в горсть ее волосы – их было очень много, и они были восхитительно рыжими – и спросил, стараясь, чтобы вопрос прозвучал, как шутка:

– Почему ты никогда мне не говорила, что я тебе… нравлюсь?

И сам вопрос, и это слово – “нравлюсь” – были из какой-то совсем другой жизни. Как из кино про старшеклассников семидесятых годов.

– Хороша бы я была, – сказала Клавдия и перевернулась на спину, но руку его не отпустила. – Ты меня в упор не видел. Представляю, что бы с тобой было, если бы я начала объясняться тебе в любви. Ты бы умер от смеха.

Я мог бы умереть, так и не узнав, что такое любовь Клавдии Ковалевой, вдруг подумал он. Это было бы обидно.

Но это была слишком серьезная мысль, чтобы додумывать ее, лежа рядом с ней на диване и радуясь тому, что впереди у них еще вся ночь.

“Может, она и вправду меня любит? Нет, пожалуй, я не умру от смеха”.

– Я только Тане сказала, – добавила Клавдия, подумав. – Да и то случайно. После того дня рождения, на котором была твоя Жанна.

– Что? – спросил он и, подсунув руку под ее затылок, приподнял голову так, чтобы она смотрела ему в лицо. – Что ты сказала Тане?

Она заметалась, судорожно пытаясь не смотреть ему в глаза, но он держал ее крепко. У него были здоровенные сильные ручищи с надутыми, как веревки, венами. Самые прекрасные руки в мире.

– Нет, ты отвечай, – приказал Андрей Ларионов, – Что ты сказала Таньке? После какого дня рождения?

Пришлось отвечать.

– Она меня застукала в ванной, – призналась Клавдия обреченно. – У тебя был день рождения, тридцать лет, и пришла Жанна, на которой ты собирался жениться. Понимаешь, как будто жизнь кончилась. Я у Тани ночевала, ну и… плакала в ванной, а она меня застукала.

И я ей сказала. Мне пришлось ей сказать, иначе она от меня не отстала бы…

– Что сказать? – потребовал он.

– Ну, что я… Я… – Она старательно пыталась выговорить это, но у нее не получалось. Она вырвалась из его руки, отвернулась и тогда выговорила: – Что я влюблена в тебя. Давно, всю жизнь.

Значит, Танька знала.

Его сестра знала, что Клавка влюблена в него, и за шесть лет ни слова ему не сказала.

Кто еще знал? Мама? Папа? Павлов? Все, кроме него?

Ну, погоди, сестрица, приедешь ты из своего Сергиева Посада, я с тобой еще поговорю по-родственному…

– Ты не пугайся, – попросила Клавдия. – Я, честное слово, не буду к тебе приставать. И навязываться тоже не буду.

– Я не пугаюсь, – возразил он, досадуя на нее, что она может заподозрить его в такой глупости, и потеснее прижал ее к себе. Становилось холодно.

– Давай одеяло достанем, – предложил Андрей. – Ты не замерзла?