Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

Она шагнула и наклонилась, снимая ботинки. В их лаковых носах поочередно взблескивал свет. Распрямилась и посмотрела на него.

— Можете где-нибудь сесть, — сказал он мрачно, — не бойтесь, тут не заразно.

Хлопнула дверь, она дернулась, прыгнула и спряталась за него. Это было так неожиданно и так не шло ей, что он засмеялся.

— Что вы? Это Буран.

Буран вперевалку вошел в дом, хлопнув и второй дверью. Задрал башку и посмотрел по очереди на хозяина и незнакомую девицу. Ухмыльнулся презрительно, но с пониманием, как показалось Алине, и протрусил куда-то за угол.

— Сохнуть пошел, — объяснил Никоненко, — в ванную. Это странно, конечно, но у нас тут уже известен водопровод, и кое-где даже используется электрическая энергия. Видите, выключатель и лампочка под потолком?

Он ничего не мог с собой поделать.

Он стыдился своего обожаемого дома и ненавидел себя за это.

Мебель старая и не слишком удобная, что уж говорить о красоте! Кое-что осталось еще от деда с бабкой, которые прожили в этом доме всю жизнь. Например, пузатый темный буфет с оленями и виноградными гроздьями на дверцах. И вытертые прямоспинные кресла. И ореховый столик для рукоделья с круглой выжженной дырой прямо посередине. Никоненко держал на нем всякие нужные вещи — пассатижи, обломанные сверла, куски медной проволоки, паяльник, канифоль, банку с рыболовными крючками. И еще плюшевый диван с клоками собачьей шерсти на обивке, и неопределенного цвета ковер, который дед-геолог когда-то привез из Кайруана.

На кухне было еще хуже. Там продолжались шестидесятые годы с нелепым желтым шкафом с раздвижными дверцами, узенькой посудной стойкой, которую невозможно было закрыть, потому что ключ был потерян, когда Игорь пошел в первый класс, а без ключа она никак не закрывалась, допотопной плитой, состоящей из сплошных углов и чугунных смертоубийственных решеток. И стол тут был с исцарапанной столешницей, и шаткие табуретки на желтых выворачивающихся ногах.

Полный набор.

Почему ему всегда казалось, что дом его мил и уютен?

— Сядьте здесь, — приказал Никоненко и не узнал своего голоса, — если надо в ванную, то следом за Бураном.

И скрылся на кухне.

Чем ее кормить? Лобстеров и креветок в его хозяйстве не водилось, а мороженые котлеты из коробки она вряд ли станет есть.

Впрочем, это не его проблемы. Не хочет есть, пусть не ест. Авось с голоду не помрет. И так небось с утра до ночи голодает, вот и похожа на копченую рыбу кильку.

— Давайте я картошки почищу, Игорь Владимирович, — сказала она у самого его локтя, и он с грохотом уронил в раковину нож, — или что предполагается на ужин?

— Омаров сегодня, как назло, нету, — ответил он злобно, — идите, Алина Аркадьевна, на диванчик. Посмотрите телевизор. Умеете телевизор включать? Или вам его покойная прислуга включала?

— Разумеется, прислуга, — сказала она спокойно и задрала рукава безупречной кашемировой водолазки, открыв худые смуглые руки, — дайте мне нож. И не злитесь так ужасно. Нервные клетки не восстанавливаются.

— Плевать я хотел на нервные клетки.

— Где картошка?

— В ведре под лестницей.

— А где лестница?

— Идите отсюда, а? — попросил он почти жалобно. — Я устал как собака, и вы еще мне навязались.

Она моментально вышла, и он расстроился.

Да черт тебя возьми, сукин ты сын, куда тебя несет? Что ты бесишься? Какое тебе может быть до нее дело?! Она вне всего. Она проходит по делу. Она богачка и стерва. Броненосец “Потемкин”.

Дверь открылась. Вернулся худосочный броненосец с картошкой наперевес.

— Она у вас проросла, — сказала Алина, показывая на картошку. — Что ж вы ее на свету держите!

Оттеснив капитана от раковины, она пристроила ведро и стала ловко чистить грязно-бурые, с лиловыми ростками картофелины.

— Дайте кастрюлю, Игорь Владимирович.

— А что, — спросил он глупо, — мы будем ее варить?

— Вы хотите жарить? — Она не отрывалась от картошки. — Давайте жарить. Тогда ставьте сковородку.

Он выудил из плиты тяжелую чугунную сковороду, добавив самому себе душевных терзаний из-за ее крайнего неэстетизма. Очистки проворно и бесшумно падали на предусмотрительно подстеленную газетку.

— Что ж у подруги жизни-то не остались? — Ему нужно было говорить что-нибудь неприятное, чтобы поддерживать себя в раздраженном состоянии, которое что-то слишком уж быстро стало меняться на неуместную благость.

— Маню и так два раза чуть не убили, — сказала она, коротко глянув на него, и стала проворно стричь в сковородку тоненькие картофельные лепестки, — мне не хотелось, чтобы нас — убили обеих. Кроме того, из вашей машины я ей позвонила, и она мне сказала, что у нее… Потапов. Вы знали об этом?

— О чем — об этом?

— О том, что Потапов… у Мани?

— Это имеет значение?

Она со стуком опустила нож.

— Игорь Владимирович, что вы все время придуриваетесь! Или в вашей действительности министры всегда живут в хрущевках с одинокими мамашами?

— Они правда раньше никогда не общались? — спросил капитан. Картошка шипела на сковороде, стреляла маслом.

— Никогда не общались. До того вечера.

— А Владимира Сидорина вы знаете?

— Кто такой Владимир Сидорин?

Никоненко вздохнул.

— Никто. С сообщением из школы вам позвонили на мобильный телефон?

— Да.

— У вас есть определитель номера?

— Нет. Я пользуюсь мобильным только в личных целях. — Она улыбнулась. — У меня в офисе есть нормальные телефоны. На мобильный мне звонят родители. Маня, Федор…

— Любовники, — подсказал Никоненко.

— Любовники, — согласилась Алина. — Определитель мне не нужен. Дайте крышку.

— Какую крышку?

— Сковородку накрыть.

Он с грохотом выудил алюминиевую крышку и бахнул ее на сковороду.

— А что же вы к любовнику за защитой не кинулись?

Она посмотрела на него, вытирая руки кухонным полотенцем. Бриллиантовые ручейки на ее пальцах переливались оскорбительно и нахально.

— Так получилось, Игорь Владимирович, что в данный момент у меня нет любовника.

— Что так? Все разбежались? Или замена в основном составе?

— Я трудно уживаюсь с мужчинами, — сказала она холодно. — Единственный мужчина, с которым мы хорошо ладим, — это Федор Сурков.

Опять Федор Сурков!

— Вы феминистка? — спросил он, взявшись руками за край раковины.

— Кажется, раньше вы думали, что я лесбиянка.

— А вы лесбиянка?

— Я не феминистка и не лесбиянка, — она взмахнула полотенцем, заставив его отшатнуться, и зачем-то пристроила его Игорю на плечо, — и я не очень понимаю, почему это вас интересует.

— Меня это не интересует.

Она вдруг улыбнулась.

— Ну, раз не интересует, извольте. В моей фирме работает двенадцать мужиков от двадцати пяти до тридцати восьми лет. Два моих зама, программисты, креативщики и так, мелкие сошки. Пока я не пересела в отдельный кабинет, мы все работали в одной комнате — знаете, такой американский способ организации бизнеса, все друг у друга на глазах. Я думала, что сойду с ума. Все мои двенадцать мужиков с утра до ночи рассказывали друг другу и мне, как они недомогают. У одного давление, у второго изжога, у третьего с утра что-то в виске свербит, у четвертого спина чешется, и так каждый день. Примерно раз в неделю один из них обязательно не приходит на работу — и все по состоянию здоровья. Оба моих зама очень озабочены проблемами фигуры и постоянно сообщают мне бюллетени своего привеса. Я им говорю, что нужно себя в руках держать, а они мне говорят обиженно — тебе легко, ты в тренажерный зал ходишь! Им даже в голову не приходит, что они тоже могут ходить! Заварку они неизменно выливают в цветы, потому что дойти до сортира ни у кого нет сил. Цветы плесневеют и гибнут. Кондиционер никогда не работает, потому что на них “дует”, а потом воняет, как в казарме. И это, черт побери все на свете, молодые образованные столичные мужики! На днях у одного на носу вскочил прыщ. Офис целый день не работал. Несчастный страдалец ходил от стола к столу, косил глазами, поводил своим носом, — она изобразила, как именно он поводил носом, и капитан, давно сдерживавшийся, чтобы не захохотать, не удержался и захохотал в полный голос, — поглаживал его, одалживал у девиц пудреницы, рассматривал в зеркало, спрашивал, что ему теперь делать, и сообщал, что такое с ним впервые в жизни! Достаточно? Или еще рассказать?