Татьяна Устинова - Большое зло и мелкие пакости

— Хватит, — сказал Никоненко, — и вообще, это все не новость — мужики лентяи и недоумки, а женщины умницы, красавицы, и на них весь мир держится.

— Может, и не новость, но я это ненавижу. Вот когда “уши врозь, дугою ноги и как будто стоя спит”. Мне сразу хочется по башке дать, чтобы в глазах просветлело, хоть чуть-чуть.

— А говорите, что не феминистка. Вы самая настоящая феминистка и есть.

— Да какое это имеет значение! — сказала она с досадой. — Просто я не желаю, чтобы в моей жизни присутствовал какой-нибудь стрекозел в мятых брюках, за которым я должна буду ухаживать, подносить чаек, подавать борщ, осматривать палец на ноге, если там, боже избави, мозоль, вникать в трудности его жизни и разделять их, утешать, когда ему понадобится утешение!.. А если уж прыщ на носу вылезет или температура, к примеру, тридцать семь и две, тогда все, конец жизни.

— Ваш бывший любовник был стрекозел?

— Наша картошка сейчас сгорит, — сказала она. — У вас есть какие-нибудь помидоры или что-нибудь в этом роде?

— Соленые, — буркнул он, сердясь на себя за то, что затеял весь этот нелепейший разговор, да еще слушал с таким вниманием и даже позабыл о том, что Алине Латыниной вовсе не место в его доме, что события становятся все непонятнее и хорошо бы иметь хоть какую-нибудь версию, чтобы завтра изложить ее полковнику и мужикам.

Он вытащил из холодильника банку с солеными помидорами и водрузил ее на стол. Поставил две разномастные тарелки и положил вилки. Будь он один, ел бы со сковородки, но присутствие дамы требовало особой сервировки.

И ему еще предстоит ночевать с ней!

Нет никакой надежды выпроводить ее в Москву. Кроме того, если все, что она рассказала, правда — а он был уверен, что так оно и есть, — оставаться одной ей и в самом деле опасно.

Капитан Игорь Владимирович Никоненко никогда в жизни еще не ел на собственной кухне картошку с женщиной, проходящей у него по делу об убийстве.

Алина посмотрела на него. Она умела смотреть так, чтобы “объект” не замечал наблюдения.

Он ел, сильно сжимая челюсти, лицо было бледным от усталости, под глазами и на висках — синие тени. Руки были большие и неухоженные, с надутыми узлами вен. Дрова, что ли, он на досуге рубит? Плечи широченные, живота нет, сильные ноги в дешевых джинсах. Он не был похож ни на одного из известных ей мужчин. В нем не было никакого интеллектуального блеска, снобизма или самодовольства, неизменного спутника всех мужиков, у которых сложилась карьера. Он явно не хотел “казаться” таким или другим. Когда он не играл в свои милицейские охотничьи игры, он был тем, кем был, — замученным работой, усталым, вспыльчивым молодым мужиком, нежно любящим свою собачищу, стесняющимся ее, Алининого, присутствия и изо всех сил старающимся это скрыть.

И она еще толковала ему про стрекозлов и прыщи на носу!

Он вполне мог выставить ее вон и был бы совершенно прав. Как он сказал? “Я никому и ничего не должен”?

— Скажите мне, Алина Аркадьевна, — он макнул в соль корку черного хлеба и отправил в рот, — у вас никогда не возникало проблем с бизнесом?

— Каких проблем с бизнесом? — увлекшись его рассматриванием, она даже не сразу сообразила, о чем он спрашивает. Оказывается, даже поедая картошку с хлебом, он работал.

— Самых обычных. Вымогательств, угроз, разборок с авторитетами?

В разборки с авторитетами никак не укладывались попытки прикончить Суркову, с Алининым бизнесом вроде бы не связанную, но он должен был спросить.

— Нет, — сказала она, — не было. У меня очень специфический бизнес. Знаете про неуловимого Джо? Ну, которого никто не может поймать? Его никто не может поймать не потому, что он так крут, а потому, что он никому не нужен. Так и я. Кроме того, я же не с потолка упала. У отца в мэрии связи, друзья. Я не на пустом месте начинала, Игорь Владимирович. Я бы никогда в жизни не получила доступ к рекламным бюджетам крупных компаний, если бы компаниям в мэрии не посоветовали иметь дело с рекламным агентством “Вектор”. Так что вопросов ко мне никогда ни у кого не было.

Никоненко доел с тарелки остатки картошки, едва удержавшись, чтобы не вылизать ее, поднялся и потряс чайником, проверяя, есть ли в нем вода.

— А ваша подруга? Через нее не проходили какие-нибудь секретные документы, денежные договоры?

— Маня секретарша, — сказал Алина жестко, — секретарша. С шефом не спит и никакого доступа к информации у нее нет. Кроме того, за информацию убивают только в американском кино. Разве нет?

Никоненко развеселился.

— Вам виднее, — сказал он, — а за что, по-вашему, убивают у нас?

— За деньги, — ответила она спокойно, — только за деньги. Ну, конечно, если не в пьяных драках.

— Ну конечно, — согласился он, и Алина моментально почувствовала себя идиоткой.

Как это у него получается? Его мнение должно быть ей совершенно безразлично, но ей почему-то не хочется, чтобы он считал ее идиоткой. Как будто его мнение может иметь для нее хоть какое-то, значение!

Чайник зашумел на плите, и Буран, вывалив язык, прошел мимо открытой кухонной двери. Полы поскрипывали, Буран был тяжелый.

— Вам что-нибудь известно, Игорь Владимирович? — спросила Алина, сняла очки и потерла глаза. На носу остались красные отметины от оправы. — Ну хоть что-нибудь?

— Известно, — Игорь тоже потер глаза. После еды спать захотелось непреодолимо.

— Вы мне не расскажете?

— Смеетесь, что ли?

Она снова надела очки и посмотрела внимательно:

— А нас… убьют, Игорь Владимирович?

Вместо ответа он брякнул:

— Давайте говорить на “ты”, Алина Аркадьевна. Мне так проще. По ментовской привычке.

Кажется, наконец, ему удалось удивить ее по-настоящему. Конечно, что за фамильярности с ментом! Папа в мэрии друзей имеет, а она с ментом на “ты” будет разговаривать!

— Ну что? Не пойдет?

— Почему не пойдет, — пробормотала она, — давай попробуем. Только если ты не будешь звать меня Лина или Аля.

— Не буду, — он улыбнулся. — Чай в большой коробке на полке. Завари, а я покормлю Бурана и устрою тебе ночлег.

Он вернулся через двадцать минут. Алина — не Лина и не Аля — пила чай из его собственной кружки, прихлебывала маленькими глотками.

— Постель я разобрал, — сказал он, стараясь не смущаться, — полотенце положил. Показать или сама найдешь?

— Игорь, за что нас с Маней хотят убить? Ты знаешь?

Он помолчал.

— Я думаю, как раз за то, за что убивают только в американском кино.

Она ничего не поняла.

— То есть за что?

— За информацию. Давай спать, поздно уже.

Утром первым делом Никоненко позвонил Потапову.

— Мне бы поговорить с вами, Дмитрий Юрьевич, — попросил он жалобным тоном участкового уполномоченного Анискина. — Мне правда очень нужно.