Марина Серова - Меня не проведешь

На это звериное благополучие Маша зарабатывала нестандартным образом — вечером пела в церковном хоре, а днем записывала на радио рекламные ролики. Голос у нее, в отличие от Елениного, резкого и пронзительного, был нежным, мягким, с обертонами.

Вообще они с Еленой отличались друг от друга на все сто процентов.

Когда мы познакомились и все условности были соблюдены, Маша пригласила меня на кухню, где, наслаждаясь уютом, мы пили уже третью чашку кофе и говорили, говорили… Причем говорили мы не по делу. Просто общаться с ней было очень здорово. Она отличалась мягкостью и иронией, не любила все то, что не нравилось мне, и была вполне спокойным и жизнерадостным человеком.

Наконец, когда мы вспомнили, что все-таки наша встреча носит деловой характер, мы прервались, и я спросила ее о Михаиле.

Она как-то сразу запнулась и посмотрела в окно. Я уловила в ее глазах старую боль, готовую перейти в слезы. Впрочем, она сдержалась. Маша явно не относилась к тем, кто любит поплакать на людях.

— Честно говоря, — тихо произнесла она, — я бы вообще о нем не говорила. Это, Таня, слишком неприятно и больно… — Она вздохнула. Потом, помолчав, взяла себя в руки и продолжила: — Если бы они тогда с Алиной не поругались, все было бы в норме. Алина была его женщиной.

— А Елена? — рискнула спросить я, воспользовавшись ее задумчивой паузой.

Она пожала плечами, вложив в этот жест всю глубину своего неприятия и самой Елены, и образа жизни ей подобных.

— Наверно, я не смогу сказать о ней ничего хорошего, — сказала она, — а говорить плохое о людях я не люблю. Плохие люди — мертвые, а о мертвых — либо хорошее, либо ничего…

Я поняла, что она не будет говорить об этом, поэтому перевела разговор на Михаила, спросив, известно ли ей что-нибудь о том, чем он занимался в последнее время.

— Ничем хорошим, — ответила она, — хотя в последнее время он занимался Алиной и стал немного поспокойнее. А вот перед этим…

Она задумчиво посмотрела вдаль и продолжила:

— Что-то мне говорил Витька… Ну, его друг. Он беспокоился, что Миха вляпался в какое-то грязное дело. Да и сам Миха все время был дерганый. Как будто за его спиной кто-то стоял и подглядывал. Как у Элиота: «А я с какой стороны…» Миха явно находился с другой стороны самого себя, понимаете? Он терял свое лицо и свою душу. А Алина помогла ему обрести себя. Он успокоился… Не-на-дол-го…

В ее глазах все-таки заблестели тщательно сдерживаемые слезы. Она смахнула их, сердито улыбнулась: «Все равно не дождетесь. Я не заплачу. Даже если станет совсем невыносимо больно».

— Понимаете, — продолжала она с трудом, — Миха просто потерялся, потому что его повели в мир, который был не его. А там как в дремучем лесу… Он попытался приспособиться к условиям и законам этого леса, да не выходит из этого ничего хорошего. Если ты, конечно, не ницшеанец, привыкший смотреть на этот лес свысока. Или не пофигист. Слишком в Михе было много от Бога, чтобы понравиться дьяволу.

Она вздохнула. В это время в дверь начали трезвонить. Грусть на ее лице быстро сменилась радостной улыбкой, и, бросившись к двери, она сказала:

— Сейчас познакомитесь с моим сокровищем.

На пороге возникло очаровательное существо лет двенадцати, со вздернутым носом и светлыми длинными волосами. Распахнутые голубые глаза уставились на меня с недоумением, откуда, мол, я здесь появилась, но очень скоро я уже знала, что зовут ее Алисой, что ей страшно некогда, поэтому она вполне удовлетворится бутербродом, потом видение исчезло так же внезапно, как появилось.

— Племянница, — гордо изрекла Маша, провожая ее взглядом.

— А как же…

— Да она меня с младенчества зовет просто «Ма», это от «Маши». К тому же она и не очень нужна своей матери. Но мы не в обиде. Нам вдвоем очень даже неплохо. — И она счастливо улыбнулась.

Так счастливо, что я поняла: им действительно хорошо живется вдвоем.

Елена после занятий любовью, которым она предавалась обычно с охотой, невзирая даже на жару, возлежала на огромной кровати, как ей казалось, пленительно раскинувшись.

Он скользнул по ней взглядом, постаравшись, чтобы взгляд этот был достаточно восхищенным, хотя, говоря честно, последнее время Елене ничего не помогало — она безобразно толстела, причем ее тело было рыхлым и бледным, временами у него появлялось даже крамольное сравнение с куском сала.

Впрочем, в постели ей не было равных. Она предавалась сексуальным радостям так интенсивно и азартно, была готова выполнить даже самые нестандартные его желания, принося ему утехи, которых он не мог дождаться ни от излишне рафинированной супруги, ни от случайных девочек. Всем Елена давала фору. «Мишка был дурак, — подумал он, — поглаживая Елену по дрожащему то ли от жира, то ли от наслаждения бедру. — Променять такое великолепие на скучную, худосочную Алину…»

— Ах да, — томно протянула Елена, приподнимая полузакрытые веки, — тут приходила некая дама из милиции… Интересовалась, чем мой супруг занимался последнее время…

Про себя она отметила, что его рука судорожно дернулась. Потом он взял себя в руки и лениво поинтересовался:

— И что ты сказала?

«Про все», — захотелось ей ответить, чтобы почувствовать, как он напрягается, как внутри у него растет страх.

— А я что, знаю, чем он занимался? — наступила она на горло собственной песне. — Я понятия не имею.

Он облегченно вздохнул. Впрочем, если не сказала она, где гарантия, что ее драгоценный Михаил не поведал еще кому-нибудь о роде своих занятий? И тогда…

Вот тогда что-нибудь и придумаем, оборвал он себя. Сейчас он почувствовал, что ему снова нестерпимо хочется овладеть женщиной, лежащей перед ним с такой улыбкой, от которой в жилах начинала бурлить даже не кровь, а адская сера…

Она наслаждалась своей властью. Этим человеком она могла играть как ей захочется. Здесь именно она была руководящей и направляющей силой. И это было для нее даже важнее имиджа…

Виктор Федотов оказался очень симпатичным человеком. Я оторвала его от рисования пейзажа, поэтому он предупредил меня, что, пока не закончит вот это дерево, будет разговаривать со мной, не прекращая работы.

Я согласилась.

— Так что вас интересует? — спросил он. — Мишкины подпольные заработки? Или он сам?

— Все, — ответила я. — Общая картина его жизни в последнее время.

Он отступил от картины, осмотрел ее придирчивым взглядом прищуренных глаз.

— Да уж, — сокрушенно сказал он, причем мне осталось непонятным, было ли вызвано это сокрушение событиями последних дней Михаила или он был не до конца удовлетворен результатом своих праведных трудов, — дурак был ваш Мишка… И тюфяк. Если бы его жена была моей, я бы ее давно поколотил и отправил подальше. А он, простите за откровенность, просто собственную похоть порядочностью именовал. Перепутал, так сказать, понятия… Вот и понесло его невесть куда.