Марина Серова - На ловца и зверь бежит

Эрик, Эрик… Мне даже не нужно опускать веки, чтобы видеть тебя, перед моими глазами по-прежнему жемчужно-серое парижское небо, подернутая нежной рассветной дымкой Сена, набережная Вольтера, где я и ты, забыв обо всем на свете, провели чудесные семь дней!

Это была идея моего русского американца — встретиться в «столице мира». Обилие достопримечательностей, перед которыми вначале широко и удивленно распахивались мои глаза, под конец стали вызывать легкое раздражение… Меня хватило только на четыре дня, остальные три я посвятила заповедным уголкам лица и тела Эрика, чем осталась совершенно довольна.

Представляю: в Москве и в Тарасове дождь осенний, серый, унылый, в рябых лужах вечерние огни, усталые озабоченные лица прохожих, несносные таксисты у аэровокзала… Единственное, что меня успокаивало, — Эрик дня через три-четыре обещал прилететь в Москву, а потом на пару дней заскочить в Тарасов.

Я окинула взглядом салон самолета. Примерно половина пассажиров дремала, другая половина невозмутимо болтала. Летели в основном мои соотечественники, если не считать нескольких иностранцев. Прямо напротив нас, по другую сторону салона, чернокожий и белозубый сын Африки что-то напряженно подсчитывал на миниатюрном калькуляторе, изредко дружелюбно посматривая в нашу сторону.

Я взглянула на часы: оставалось чуть больше получаса лета. Почувствовав легкий голод, я заказала сандвич с ветчиной. Моя соседка продолжала мирно покоиться с закрытыми глазами в кресле. Обстановка в салоне была совершенно непохожей на ту, которую я наблюдала во время полета в Париж. Дело в том, что самолет тогда попал в изрядную болтанку, и российские нувориши как сумасшедшие метались от бутылок со спиртным к туалету. Я чуть со смеху не померла, видя, как эти обладатели целых состояний в один миг утратили остатки самообладания. Лишь небольшая горстка пассажиров сохраняла гражданское и человеческое достоинство, продолжая сдержанно обмениваться репликами или молча сидеть и почитывать журналы и газеты.

Эта картина живо напоминала мне театр абсурда, на представление которого в Париже водил меня Эрик. С одной стороны, суетящаяся толпа перепуганных богачей, с другой — чрезмерно, для такой ситуации, спокойные homo sapiens\'ы, которые, казалось, с непоколебимым хладнокровием могли бы подняться на эшафот, не утратив гордого остроумия и наплевательского отношения к угрозам «курносой».

Мы благополучно приземлились в Шереметьеве-2. Моя попутчица, немного протрезвев, сосредоточенно молчала, наверное вспоминая, не сказала ли она чего лишнего. Миновав длинный застекленный коридор, мы оказались в здании аэровокзала. Светились электрические табло, человеческий муравейник сновал туда-сюда, женский голос, смазанный плохой акустикой, объявлял о прибытии и отбытии самолетов.

Гремучее эхо лавиной обрушивалось на пассажиров, дробилось о стены, отшвыривая внимание и память людей в пределы раздражающей путаницы и неразберихи. Японка, летевшая нашим рейсом, наконец встретилась с ожидавшими ее японцами. Воскрешая сумрачную и грандиозную эпоху самураев, она бухнулась на колени, приветствуя двух мужчин и одного ребенка мужского пола. Что за дурацкий обычай!

Москва встретила нас моросящим дождиком и наглухо задраенными пунктами обмена валюты. Я все-таки нашла одного неказистого на вид мужичонку, который обменял мои 50 баксов на «капусту» по курсу, утешительному для держателей долларов и убийственному для простых «рублевых» граждан.

Мы решили с Татьяной разделить поровну бремя расходов по проезду в город. Таксисты ломили несусветные цены. Столковавшись с одним на взаимовыгодных условиях, мы, бросив сумки в багажник, уселись на заднее сиденье желтой «Волги». Татьяна собиралась пробыть в Москве до конца недели, а я планировала добраться до Тарасова поездом. Черный шлейф дороги был усыпан огнями фар, которые шарили по мокрому асфальту, выбрасывая вперед и назад свои желтые, по-стариковски дрожащие руки. Татьяна попросила высадить ее у станции метро «Комсомольская». Распрощавшись друг с другом без особой теплоты и душевности и даже не обменявшись координатами, мы последовали каждая своим маршрутом.

Без труда купив купейный билет до Тарасова и некоторое время потусовавшись на Павелецком вокзале, я села в поезд, нафаршированный усталыми «челноками» и их неподъемной кладью. Одни шумно разговаривали, другие уже вынимали из пакетов и сумок провизию, дабы восстановить физические силы, лихо растраченные ими в беготне по «сказочным» рынкам столицы.

Прикинутая по последней парижской моде, с сумкой «Duty free» через плечо, я чувствовала себя заморской белой вороной. Ничего, как-нибудь перекантуюсь, всего одна ночь — и я в Тарасове.

В Тарасове было чуть теплее, чем в Москве, но оцинкованное неподвижными серыми тучами небо не давало вздохнуть в полную грудь. Мне изрядно надоели услужливо-хищные таксисты, и я решила воспользоваться самым заурядным троллейбусом, который не заставил себя долго ждать. Я замерла на задней площадке и опустошенно уставилась в окно, стараясь не замечать обычной утренней толкотни. Люди покорными косяками шли на работу. Их унылые, бледные лица и плоские силуэты, минуя мое сознание, тут же соскальзывали в мертвое осеннее забвение.

Толком не выспавшаяся и раздраженная, я тем не менее быстро поднялась по лестнице, нетерпеливо предвкушая отдых и горячую ванну. Но, открыв дверь, я первым делом рванулась к агонизирующему телефону. Раскаленный корпус буквально трещал по швам от разрывавших его звонков.

— Алло, — я не узнала собственного голоса.

— Алло, здравствуйте, могу я услышать Иванову Татьяну?

— Это я, слушаю вас внимательно.

Остатки сна и раздражения мгновенно улетучились.

— Меня зовут Шарков Эдуард Игоревич. У меня к вам неотложное дело. Хотелось бы встретиться, разговор не телефонный, вы меня понимаете?

Его приятный баритон излучал спокойную решимость. Голос вполне разумного человека.

— Как вы узнали мой телефон?

— От приятеля. Он весьма высокого мнения о ваших сыскных способностях.

— Хорошо. Приезжайте. Только давайте уточним время. Часа в два вас устроит?

— Нормально.

Я назвала свой адрес Шаркову Эдуарду Игоревичу и, повесив трубку, с большой неохотой принялась перекраивать в уме свой дневной распорядок. Конечно, две-три фразы мало что значат в сфере человеческого общения. С другой стороны, если бы люди, не полагаясь на свое внутреннее чутье, прежде чем вступить в контакт с человеком, пытались бы сначала собрать о нем возможно больший объем информации, они, ввиду того, что сбор интересующих сведений потребовал бы значительного времени, просто шарахались бы друг от друга, не смея довериться своему непосредственному впечатлению.