Лариса Соболева - Гробница вервольфа

– Да? – Подобие улыбки появилось на губах герцогини, ее забавляли бесхитростные рассуждения старухи. – Чего же ты хочешь?

– Мало ли… – пожала плечами та. – Пожить охота еще годков хочь пяток, поглядеть, как оно будет все. А вчерась, к примеру, захотелось оладий, так я напекла.

– Серьезные у тебя желания, – без насмешки сказала герцогиня.

– Дык, у тебя и ентих хотений нету. Плохо так-то.

Двери распахнулись, вошел де ла Гра со стонущей Шарлоттой на руках и понес ее в комнату.

– Твоя дочь напилась, – сообщил барон.

– Надеюсь, она не выкинула номер? – свела брови герцогиня.

– Непременно! – с издевкой сказал барон. – Она пела, как пташка. Имела успех, овации. Ей аплодировали, как в театре.

– Не преувеличивай, – поднимаясь по лестнице, бросил племянник. – Шарлотте дурно, тебе не жаль ее?

– Жаль, особенно себя, – вздохнул фон Бэр.

– Пела, как дешевая певичка? – покривилась герцогиня.

– А мы-с, герцогиня Лейхтенбергская, пренебрегаем певичками? – рухнул в кресло фон Бэр. – Послушай, Грета, на кой черт твоя герцогская заносчивость здесь – в сером, страшно скучном месте? Здесь даже не провинция, а… закуток, нора, дыра – как тебе будет угодно. Да и чем ты, Грета, лучше певички? Она хотя бы услаждает слух, радует душу, а от тебя какая польза? Ты только ешь, спишь, молишься и точно на похоронах находишься. У нас вечные похороны, вечный траур.

Брови герцогини непроизвольно поползли вверх, но она осталась верна себе, говорила медленно и хладнокровно:

– Стоило одной позволить отступить от правил, как и другим вздумалось бунтовать.

– Бог с тобой, Грета, какой я бунтовщик? Ты из меня сделала послушного раба, который с благодарностью припадает к твоим стопам, так как ты его кормишь и даешь ему кров. Твои приказы исполняются мною неукоснительно. Сказала учить русский язык и изъясняться только на нем – все, как один, зубрили. А зачем? Какова цель?

– Безделье развращает.

– Да нет, Грета. Думаю, тебе чертовски приятно постоянно напоминать зависимым людям, что ты здесь полновластная герцогиня. Согласись, ведь приятно заставлять всех испытывать неудобство при твоем появлении? Заставлять жить, как ты, приятно?

– Не по своей воле я вынуждена жить в норе, как ты изволил выразиться. Знаешь ведь, что наше затворничество…

– Ничего я не знаю, – с пренебрежительным жестом, будто отгоняя муху, сказал барон. – И не хочу знать. Не хочу думать. За меня все равно думаешь ты, делая, как тебе кажется, благо. У тебя один недостаток, но большой, – чувство долга. Он из тебя выжимает все соки, а ты из нас. Вот так и живем – выжатые.

– Ты пьян как свинья, – решила закрыть тему она.

– Где ты видела пьяную свинью? – искренне удивился фон Бэр. – Моя милость ее не встречала. Я просто пьян. Ладно, душечка герцогинюшка, удаляюсь, чтобы тебя не стошнило от моей пьяной рожи.

Барон тяжело поднялся и поплелся к лестнице.

– Завтра тебе будет стыдно, – бросила ему в спину она.

– Будет, – согласился барон. – Завтра как вспомню, что наговорил тебе, своей благодетельнице, меня замучает вина. И я снова напьюсь. Но знаешь… Когда я сегодня смотрел на Уваровых, я завидовал им. Черной завистью.

– Болван, – буркнула герцогиня, оставшись одна.

Недолго она находилась в одиночестве, приплелся племянник:

– Тетя, зря ты отпустила Шарлотту, Уваров весь вечер провел с ней.

– Я же просила не отходить от нее! Вам ничего нельзя поручать, бестолочи.

– Вы бы и попробовали не отходить, – ощерился племянник. – Шарлотта не стремилась выполнить ваши указания, а мы ей и здесь опротивели. Она выросла и хочет распоряжаться собой. Выдали бы ее за меня замуж, не имели бы проблем.

– Она не захотела выходить за тебя.

– Не захотела! – фыркнул он. – В таком случае, тетя, не нас распекайте, а себя. Вы вправе были не отпускать ее. И теперь думайте, что она наговорила Уварову. Куда вы?

– К дочери, – ответила она, уходя.

– Так она и расскажет… – пробурчал племянник себе под нос.

Комната Шарлотты была большая, со всеми необходимыми для девушки принадлежностями – герцогиня все же заботилась о дочери. Трогательно смотрелись детские игрушки в углу, расставленные по полкам. Но Шарлотта действительно выросла, на смену игрушкам пришли книги и ноты, на смену покорности – неповиновение. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, нянька укрывала ее пледом, а де ла Гра, обернувшись на звук открываемой двери, приложил палец к губам. Но мать не посчитала нужным вести себя тихо и, подойдя к нему, спросила:

– Что с ней?

– Шарлотта выпила бокал шампанского, – ответил он. – Я сделал все, что в моих силах, сейчас ей немного легче.

– Кажется, ты решила делать мне назло? – наклонилась мать к дочери. В голосе ее звучала угроза. – Но запомните, сударыня, ваше непослушание приведет к ужасным последствиям. Для вас же ужасным. Ни мне, ни кому другому вы не способны сделать назло, лишь себе.

Шарлотта резким движением откинула плед и закричала:

– Почему вы пришли? Что вам нужно? Да, да, я сделала это, и мне плохо. Вам-то что за дело? Мне плохо, а не вам!

– Лапушка, – пыталась утихомирить ее нянька. – Ягодка моя…

– Уйдите все! – кричала Шарлотта. – Я не хочу вас видеть! Уйдите!

Девушка разрыдалась, упав на подушку, нянька присела к ней и гладила по спине, приговаривая ласковые слова.

Герцогиня скрипнула зубами, взглянула на де ла Гра, который беспомощно развел руками. Она вышла из комнаты, оперлась спиной о стену и запрокинула назад голову. Если бы кто знал, как ее все это тяготило… Потому она и отключила душу, чтобы не страдать, иначе можно с ума сойти.

Из комнаты доносились рыдания, раздражавшие ее. Она вернулась в зал, села у камина и протянула к огню руки, глядя на свои длинные тонкие пальцы с утолщениями на суставах. Последнее время суставы выкручивало на погоду, значит, незаметно подкрадывается старость, отнимающая силы. Герцогиня впервые задумалась о том, что будет, когда она станет немощной. Кто защитит ее и неблагодарную дочь?

– Она успокоилась, – сообщил де ла Гра, появившись в зале.

– Мне ее не жаль. К сожалению, уроки многие предпочитают выносить из собственного опыта.

Де ла Гра налил в бокал вина, уселся в кресло, где не так давно сидел фон Бэр. Он пил неторопливо, по глотку. Пил и смотрел на огонь, который выплясывал в его зрачках, а само лицо профессора казалось маской. После паузы он спросил:

– Зачем вы хотите казаться хуже, чем есть?

– Затем, друг мой, что только так мне удается удерживать дом.

– Жестокость вам не к лицу.

– Она никого не красит, но что же делать… Нужен кнут, в противном случае все распустятся. Два болвана – мой племянник и брат – сидят у меня на шее и еще попрекать изволят. Дочь усвоила, что истериками можно добиться своего, а вы ей потакаете. Одна я вынуждена смиряться и помощи ниоткуда не жду. Вам не кажется это несправедливым?