Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля

Стас озирался.

Старый дом, и двор старый, неуютный. Некогда за ним следили и постригали тополя, которые за последние годы разрослись бесстыдно. Темные ветви их переплелись, сцепились шатром, под которым было волгло, сыро.

Голая земля.

Кучи прелой травы. Тропинки редкие. И бродячий кот под грязной лавкой.

– Парень полгода был чист. – Стас присел на лавку и похлопал рядом с собой. – Давай, Люда, не укушу…

Садиться не хотелось. Лавка выглядела столь древней, что Людмила сомневалась, выдержит ли она одного Стаса, а еще и она… она ведь не легкая, шестьдесят шесть килограммов, что непозволительно много даже для немалого роста Людмилы.

Мама всегда сетовала, что она пошла в отца, а женщине пристала хрупкость.

– Полгода – это ничтожно мало, – она все-таки села, с неким мазохистским наслаждением убеждаясь, что лавка не только грязная, но и мокрая.

– Это только кажется, что прошло целых полгода… понимаешь, физическая зависимость – это… это физическая зависимость. Ее снимают. Избавляют. Чистят кровь. Как могут, восстанавливают работу почек, печени… весь организм приводят в норму, точнее, в состояние, близкое к нормальному. Однако избавить человека от психологической тяги невозможно. Только он сам и способен справиться. А он помнит, как хорошо было. Представь, что ты побывал в раю. Раз. Два. И три… а потом тебе закрыли ворота. Мне один пациент именно так описывал… это ведь идеальное место. Нет ни проблем, ни забот. Все, что беспокоило тебя, остается за порогом… одно бесконечное блаженство. Вот только постепенно и оно уходит. Наш мозг хитро устроен. И очередная доза вместо желанного блаженства приносит кошмар.

Сидеть было мокро и холодно.

Куртенка, которую Людмиле пришлось надеть, была слабой защитой от промозглого мартовского ветра. И свитер почти не спасал.

– Они лечатся, чтобы избавиться от кошмаров… а потом, подлечившись, идут искать пропуск в рай. Нет, есть такие, которые держатся. И неделю, и месяц, и полгода… и гораздо дольше. Но срыв для наркомана – это почти неизбежно. Волевой человек способен выдержать эту пытку памятью, а вот остальные…

Стас кивнул, но как-то рассеянно.

– То есть, – он заговорил, не глядя на Людмилу. – Думаешь, что парень сам?

– Мог сам.

– А картина – совпадение?

– Нет.

– Тогда что?

Людмила пожала плечами и спрятала руки под мышки. Еще одна привычка, которую маме так и не удалось перебороть. Приличные женщины носят перчатки.

Где-то и у Людмилы были, красные, вязаные, но потом потерялись.

– Думаю, что если кто-то желал избавиться от парня, то сунуть ему дозу – это самый простой и эффективный способ… а вот дальше… прыгнул ли он с крыши сам, столкнули ли его… скорее всего, сам… галлюцинации – дело такое… но если бы не спрыгнул, то скончался бы от передозировки.

Она потерла кончик носа.

– Тебе его не жаль?

– Жаль, – Людмила поежилась. Вот какого лешего они здесь расселись? Стас явно ждет, но чего?

– Врешь, – он повернулся.

– Не вру.

– Когда жаль, то это слышно. Вот Мишку ты жалеешь, а тут…

– Мишка мне был знаком, – Людмиле стало обидно до невозможности, – а этого парня я не знала, что тоже интересно, потому что работа у меня такая – знать местных наркоманов. И значит, лечили его не здесь. А когда возвращались, то на учет не ставили. Стыдно было. А ведь, чтобы срыва не было, нужна работа, постоянная работа… поддержка психолога, группы…

– Ты зачерствела.

– Я никогда особой чувствительностью не отличалась.

– Дуешься, – с непонятным удовлетворением в голосе заметил Стас. – Сколько ты таких видела?

– Больше, чем хотела бы.

– И жалеешь не пациентов…

– Родственников.

Людмила оглянулась на дом. Мокрый. Мрачный. Пожалуй, в таком сойти с ума легко. Не сразу, исподволь, проникаясь местною тоской.

– Ты не представляешь, что такое – жить рядом с наркоманом. Особенно когда они утрачивают всякое сходство с человеком… это… это постоянное ожидание беды. Стыд, потому что твой близкий оказался таким вот… и страх, что он сделает сегодня? Украдет. Изобьет. Или сам наконец доколется до смерти. Они уродуют не только себя, но и всех, до кого дотянутся. И поэтому, ты прав, мне не жаль наркоманов. Мне жаль их родителей. И детей, если такие случаются. Дурочек, которые выходят замуж, уверенные, что их любовь поможет избавиться от зависимости…

– Тихо, – Стас сжал руку, и Людмила замолчала.

Она ведь не кричит. Или кричит? Тоже сошла с ума на своей работе, которую мама полагала блажью, бесполезною, а то и опасной. Где это видано, чтобы женщина с наркоманами возилась? Ни почета, ни уважения, ни, что куда актуальней, денег.

– Смотри. – Он указал на подъезд, из которого выскользнула женщина в черной куртке. С первого взгляда Людмила и не признала в ней Настасью.

– Что она…

– Мне вот тоже интересно, что она… – пробормотал Стас, поднимаясь.

Настасья шла быстро, и почему-то подумалось, что направляется она вовсе не в булочную.

– Не спеши, – придержал Людмилу Стас. – Не надо, чтобы она нас заметила…

Беспокоился он напрасно.

Настасья не замечала никого и ничего. Она шла широким мужским шагом. Явно торопилась, но вот куда?

Выбравшись со двора, Настасья двинулась вдоль по улице.

Остановилась на перекрестке.

В темной витрине отражалось некрасивое ее лицо. Губы Настасьи шевелились, будто она говорила сама с собой. Пальцы сжимали дерматиновую сумку, еще более уродливую, чем куртка.

– Она явно подслушивала, – Стас отступил в тень арки.

– С чего ты…

– Когда вышли, она крутилась у дверей. А выпроваживала нас со всею любезностью.

– Это повод?

– Почему нет?

Признавать правоту Стаса совершенно не хотелось. Но Людмила готова была согласиться, что такое поведение домработницы выглядело по меньшей мере подозрительным.

– А если она просто на свидание собралась?

– В таком виде? – фыркнул Стас.

Меж тем Настасья перебежала дорогу и, оказавшись на той стороне, огляделась. Убедившись, что за ней не следят – во всяком случае, Людмиле показалось, что именно это беспокоило Настасью, – она тем же решительным шагом направилась к автобусной остановке.

На остановке было людно.

Время к полудню уже. А транспорт в этой части города ходит нерегулярно. И люди прибывали, теснились, толкались.

Ругались наверняка.

Людмила поежилась. Она ненавидела поездки в автобусе, и не столько сами поездки, сколько ожидание автобуса, когда время ползет медленно, изматывая нервы всей толпе, которая превращается в один сонный раздраженный организм. И кто-то курит, кто-то дышит перегаром, кто-то матерится… толкается… и в тот миг, когда темный силуэт автобуса показывается-таки на горизонте, вся толпа в едином порыве бросается к бордюру.