Екатерина Лесина - Поверженный демон Врубеля

Логично?

Вернуться и отметить… правильно, если бы не так, не стал бы шампанское в холодильник засовывать. Места в этом холодильнике не так и много.

– И картины он не планировал уничтожать… и уж тем более не стал бы принимать что-то…

– А под влиянием момента? – Стас бутылку поставил на стол. – Скажем, расстроило его что-то… или увлекся работой, а потом…

– Возможно, но маловероятно. Миша… он любил все планировать. Не самое обычное свойство для творческого человека. Он говорил, что это – сила привычки. Ему удобнее, когда все по плану… более того… у него на шоколад была аллергия.

Да, теперь Стас вспомнил.

Шоколадные конфеты и красные щеки, которые зудели. Мишкино хныканье, отцовское недовольство. Досталось обоим, но Стасу больше, потому как он старше Мишки и должен был присматривать за братом.

– Тогда зачем шоколад? И пирожные… сыр… это женский набор, – сказала Людочка, отправляя упомянутые пирожные в мусорное ведро. – И женщина эта появилась после Ольги.

Видя Стасово недоумение, Людочка пояснила:

– Ольга предпочитала виски. Или пиво на худой конец.

Женщина, которая появилась после Ольги… вместо Ольги… с которой Мишка планировал встретиться или в галерее, или возле галереи, или домой пригласил… и если женщина эта была настолько важна, что Мишка убрался в квартире, что купил шоколад и треклятые пирожные, шампанское, которое и вправду женский напиток, значит…

– Не спешите с выводами, – попросила Людочка. Она выглядела спокойной, отрешенной даже.

Стояла. Продукты складывала в пакет. А сложив, протянула Стасу.

– Себе оставьте.

– Мне и так сенполии достанутся…

Мысль, мелькнувшая было на краю сознания, оформилась.

– А… давно он увлекся этими вот… – Стас ткнул в горшочек пальцем. – Сенполиями?

– С полгода уже… да, пожалуй…

Полгода.

И тогда же Мишка впервые снял с карточки более-менее крупную сумму.

– А… Ольга эта его?

Людочка задумалась ненадолго, а потом с немалым удивлением произнесла:

– Примерно тогда же… думаете…

– Думаю, надо с этой вашей Ольгой поговорить.

– Она не моя, – уточнила Людочка. – Но вы правы… только сначала… вы ведь не заглядывали в мастерскую?

Стас пожал плечами: какая разница?

– Не заглядывали, – подтвердила она свою догадку. – Идем.

– Зачем?

– Затем, что если в этом доме и есть что-либо важное, то оно там.

Третья комната. Глухая.

Отцовская.

Прежде она запиралась на ключ, потому что детям в этой комнате делать совершенно нечего, а отец не верил, что Стас и тем более Мишка сумеют справиться с любопытством. Они и не справлялись.

Гадали.

Придумывали себе небылицы о том, что прячется за зеленой дверью. Как потом оказалось, ничего интересного. Старый однодверный шкаф с антресолью. Кровать. И письменный стол с аккуратными стопками бумаг. Коврик вязаный. И лампа под желтым абажуром. Книжная полка с книгами.

Куда все подевалось?

Мишка сказал бы, если бы Стас спросил, но он не стал мучить ни себя, ни брата вопросами. Он вообще не думал про эту комнату, судьба которой изменилась. К лучшему ли? Все вынесли. И обои, темно-зеленые, с цветами на них, исчезли. Стены выровняли и выкрасили в белый цвет, от обилия которого у Стаса моментально заныла голова.

Окно огромное.

И тройка светильников на тонких шнурах. Шкаф тоже белый, но изготовленный явно на заказ. Стойка с крючками. Несколько полотен, верно, Мишка счел их неподходящими для выставки.

Стас развернул первое.

Натюрморт: два яблока и вяленая вобла.

На втором – набережная, но серая, размытая, точно смотришь сквозь пелену дождя.

На третьем – женщина в желтом платье, и это платье, слишком яркое какое-то, приковывает внимание, а вот лицо свое женщина прячет, отворачивается, наклоняет шляпку с неправдоподобно огромными полями.

– Недавняя, наверно, – Людочка разглядывает картину. – Я ее не видела… набережную он в прошлом году написал. Весь день просидел. Осень. Дожди… потом неделю ходил простывший. А это – заказывали ему в бар один, но потом заказчики пошли на попятную… дорого, мол… аванс, правда, забирать не стали.

Альбом для набросков…

…у моего демона семь ликов.

И четвертый из них – отчаяние.

Демон, черно-белый, рисованный углем, был страшен.

И притягателен.

Уродлив.

Красив.

Стас переворачивал страницу за страницей. Лицо, изображенное когда тщательно, а когда, напротив, с удивительной небрежностью, всего-то парой линий, менялось. Иногда оно становилось вовсе женским, почти узнаваемым, а порой – нарочито мужским, с гротескными, обостренными чертами.

– Этого я не видела, – Людочка подошла сзади, а Стас и не услышал, как она… когда она… нет, Людочка не кралась, но ступала тихо. – Он был очень талантлив.

Был.

Хорошее слово. Был и нет. Осталось вот три картины, альбом с набросками и тот треклятый демон, единственный уцелевший из всех.

Стас отдал альбом и закрыл глаза.

Что-то не давало покоя… что-то очевидное, но все же ускользающее, ускользнувшее почти от Стасова внимания. А он никогда-то не был особенно внимателен. И теперь мучительно пытался вспомнить, что именно ему показалось неправильным.

Несуразным.

– Позвольте… – он забрал альбом.

Если не смотреть на лица… если просто листать… поза та же. Конечно. Поза неизменна, она и расслаблена, и все же чувствуется в ней скрытое напряжение. Тело распластано, вытянуто, отчего кажется несоразмерно длинным. Руки заброшены за голову. А голова запрокинута.

– Так он лежал.

Стасу показывали снимки с места. Это было нарушением правил, но Стас всегда умел правила обходить. Да и двигало им вовсе не праздное любопытство.

Он должен был знать правду.

– Тогда, – Людочка забрала альбом, – это совершенно определенно убийство. Передоз… многие думают, что передоз – это такая радужная смерть. Сделать укол и умереть, пребывая в блаженном забвении.

У существа – назвать его человеком язык не поворачивался – на лице не было и тени блаженства. Скорее невыразимая мука.

– На самом деле одна из самых грязных смертей. Рвота. Сильнейшая боль, которая скручивает тело. Озноб. При этом галлюцинации часты… все-таки работа мозга нарушена. И галлюцинации редко бывают мирными…

Демон не походил на Мишку.

Не то лицо, слишком мягкое, да и просто другое.

– Его убили, а потом уложили… зачем?

Людочка недоумевала совершенно искренне. И Стас сказал:

– Выясню.

Набережная была пуста.

То ли по причине плохой погоды – холодно, промозгло и с неба сыплется непонятная морось, не то снег, не то дождь, то ли по причине раннего времени.

Одиннадцатый час.

Кто гуляет по набережной в одиннадцатом часу? Будь суббота, может, и удалось бы встретить кого, но уж точно не в глухой понедельник, когда люди, еще не отошедшие от вялой истомы выходных дней, вернулись к работе.