Анна Князева - Пленники старой Москвы

– Ладно, пусть так. Не будем додумывать эту версию. Оставим ее на потом. Давай рассмотрим другую. Возможно, они подверглись иному воздействию.

– Например?

– Не знаю, по-моему, даже если фигу тебе покажут – это воздействие.

– В таком случае стоит упомянуть об электромагнитных полях. Предположим, рабочие подверглись какому-то облучению.

– Откуда оно взялось в центре Москвы?

– Святая наивность, – ухмыльнулся Борис. – Даже если ниоткуда, мы договорились перебрать все возможные версии, включая самые дикие. Мне приходилось читать об электромагнитном оружии, когда после облучения человек без видимых причин умирал. Это работает по принципу микроволновой печи. Такое излучение проникает через бетонные и кирпичные стены. Может исходить из соседнего здания, из припаркованного автомобиля или еще откуда-нибудь. Чаще всего электромагнитные пушки устанавливают над квартирой потенциальной жертвы и поражают ее сквозь потолок.

– Над нами живет безобидный старик, – заметила Катерина.

– Что ж, мы не можем не подумать и о таком виде воздействия. – Картавин достал телефон и мельком взглянул на экран.

Катерина поняла, что ему пора уходить, и поторопилась заметить:

– Что ж, не буду тебя задерживать.

Однако он не обратил никакого внимания на ее фразу.

– У меня есть друг, который работает в ФСБ. Думаю, есть смысл поделиться с ним этой историей. Может быть, ему встречались похожие дела.

– Если тебе нетрудно.

– И вот еще что: узнай данные человека, у которого вы купили эту квартиру. Они есть в договоре купли-продажи.

– Попрошу Германа показать мне его. – Упомянув мужа, Катерина почувствовала себя неловко. Казалось, она чем-то перед ним провинилась. – Мне пора. – Она взяла в руки сумочку.

Борис Картавин посмотрел на часы, положил на стол деньги и вслед за ней вышел на улицу. Они пошли к машине, Катерина задала вопрос, который давно вертелся на языке:

– Ты случайно не знаком с Юлией Стерниковой?

– Наш экономист, – ответил Картавин. – А что?

– Просто поинтересовалась.

– Тебя отвезти в гостиницу?

– Нет-нет! – отказалась она.

Оказаться с Борисом в его машине показалось ей неким кощунством.

Картавин уехал, и она стала искать такси. В этот момент раздался голос Инны Михайловны:

– Катенька! Очень хорошо, что я встретила вас! – Старуха продвигалась к ней мелкими прерывистыми шагами.

Катерина растерянно замерла, понимая, что теперь не избежать разговора.

Инна Михайловна улыбалась, ее добрые, в морщинках, глаза превратились в две узкие щелочки.

– Идемте ко мне! – Она взяла Катерину под руку и потянула ее за собой. По дороге к дому спросила: – Вы уже знаете?

– Все рабочие умерли от остановки сердца.

– В это трудно поверить.

– Не только вам, но и мне.

– И что же теперь будет?

– Участковый сказал, что следствие прекратят.

– Мне Яков Иванович сказал то же самое. – Старуха остановилась. – Вы только подумайте!

Воспользовавшись заминкой, Катерина спросила:

– Давайте посидим на скамейке.

– Вам плохо? – участливо спросила Инна Михайловна. – На вас и вправду лица нет.

Они прошли к ближайшей скамье и сели рядышком.

– Мне не хочется идти в этот дом, – призналась наконец Катерина.

– Чуяло мое сердце, что вы продадите квартиру, – огорчилась Инна Михайловна.

– До этого дело вряд ли дойдет. Я надеюсь. Можно, я вас кое о чем спрошу?

– Конечно.

– Не кажется вам, что смерть этих людей связана с тем, что здесь жил известный врач-кардиолог? По-вашему, может существовать какая-то связь?

– К слову сказать, дочь Белоцерковского Нина Леонтьевна тоже была кардиологом. Но, дорогая моя, вы же понимаете, что это полная чепуха?

Катерина удовлетворенно кивнула:

– Я тоже так думаю.

– В нашей квартире жили разные люди. Возможно, кто-то из них мог спровоцировать неприятные ситуации, но только не профессор Белоцерковский. Тем более с шестидесятилетней отсрочкой. Впрочем, я могу кое-что рассказать, а вы сами во всем разберетесь.

Нужно понимать, каким было послевоенное время. По Москве ходили слухи о зверствах банды «Черная кошка». На кухнях соседи передавали друг другу истории о том, как в автомобилях такси душат водителей – гитарной струной. Грабители проникали в квартиры советских граждан и вырезали целые семьи. О таких историях не писали газеты, они передавались от одного к другому, из уст в уста.

Но были и такие, о которых писали в газетах. В начале пятидесятых грянуло дело врачей-отравителей. Как будто самые лучшие врачи устроили заговор с целью убийства членов Политбюро и нарочно выписывали им неправильные лекарства. Большинство арестованных были евреями. Некоторые из них лечили товарища Сталина.

Москва полнилась слухами: еврейские врачи и фармацевты травят не только вождей, но и простых граждан. Стали поговаривать о еврейских погромах, но, слава богу, никаких погромов не было.

Мы все жили в ощущении беспокойства, и беда вновь заглянула в нашу квартиру. Осенней ночью все повторилось: стук в дверь, грохот сапог и слезы Серафимы Васильевны. На этот раз арестовали самого профессора Белоцерковского. Всем было ясно: его арест был связан с делом врачей. Ведь среди арестованных медиков были не только евреи.

Леонтия Яковлевича посадили в Лефортовскую тюрьму. Однако вскоре произошло невозможное. По истечении двух месяцев его выпустили, и он вернулся домой тощий, небритый, больной. От прежнего профессора Белоцерковского в нем почти ничего не осталось.

Спустя время Леонтий Яковлевич рассказывал жене, а она – моей маме, что его держали в холодном карцере в наручниках и в кандалах. На допросах зверски били. Конечно же, он «сознался»: подписал все, что нужно. Но расстрелять его не успели.

Так случилось, что именно в это время кто-то очень важный (его имя ни тогда, ни после не называлось) заболел сердечной болезнью. Никто, кроме Белоцерковского, не смог бы ему помочь, и Леонтия Яковлевича выпустили из Лефортово.

Анализируя все, что случилось, я сделала вывод: наш профессор лечил Сталина. С чего я это взяла? Все очень просто: ни для кого другого его бы не отпустили. Сам Белоцерковский не называл никаких имен. Он продолжал ходить на службу и выезжать на вызовы, когда за ним присылали машину.

Принимая во внимание то, что зять его, Владимир Сергеевич Ротенберг, навсегда сгинул в сталинских лагерях, Белоцерковский был одним из трех оставшихся в нашей квартире мужчин. Забыла сказать… К тому времени папу перевели на службу в Москву.

Третьим был царский генерал Михаил Георгиевич Еремин. Помню его подобранным, по-военному статным, всегда во френче и высоких офицерских сапогах. Отдельного упоминания заслуживает блестящая лысая голова, которую он брил каждое утро опасной бритвой. Иногда это происходило на кухне, и я любила за ним наблюдать. Каждое движение было рассчитано: одно за другим без изменения очередности. Он был дисциплинированным и собранным человеком. На френче ни соринки, сапоги начищены, ногти на руках чисты и подстрижены. Не помню, чтобы Михаил Георгиевич хотя бы единожды повысил голос или выразил недовольство. Еремин был неизменно любезен и прост, причем со всеми, включая детей.