Елена Михалкова - Нежные листья, ядовитые корни

В школьные годы у Иры Коваль, дочери запойного пьяницы и истерички, был идол: он носил кудрявые золотые волосы, звонко смеялся и смотрел глазами зелеными, как майская трава. Кроме Любки Савушкиной, идол был единственным во всем белом свете, кто принимал Ирку Коваль без всяких оговорок, целиком, и даже уважал ее.

Того, кто покусится на божество, Ирка готова была придушить собственными руками. Светлана Рогозина воплощала для нее все самое прекрасное, что только может быть в человеке: красоту, силу и власть. Настоящую силу, а не примитивное умение разогнуть руками подкову.

Савушкину Ирка любила всем сердцем. Рогозиной она поклонялась.

Но чем глубже в прошлом оставалась школа, тем чаще Ирку навещали нехорошие мысли.

Иногда кажется, что совершаешь злую шалость. А на самом деле протыкаешь человеку внутренности иглой. По какому счету с тебя спросится в будущем – как за иглу или за шалость?

И уверен ли ты, что именно в будущем станешь держать ответ, а не держишь его уже сейчас?

Когда она поделилась однажды этими мыслями с Савушкиной, Любка отмахнулась:

– Не выдумывай. Нет никакого возмездия! В загробную жизнь я не верю, а в этой все зависит от нас самих.

– А может быть, все-таки есть возмездие? – упрямо возразила Ирка. – Только мы об этом не знаем!

– Как это – не знаем?

– А вот так. Живешь себе, живешь, и ничего страшного не случается. Но и ничего хорошего тоже! Тебя наказывают твоей же собственной жизнью.

Некоторое время Сова смотрела на подругу без своей обычной легкой усмешечки.

– Может ты, Ир, и согласна считать свое существование божьим наказанием, – сказала она наконец. – Но я – нет. И прекрати пилить себя из-за Зинчук. Ничего ужасного мы не сделали.

Ире стоило больших трудов удержать рвущийся с губ нервный смех. Ничего ужасного? Отчего же тогда ей временами снится, что это она убегает по бесконечно длинному коридору, стены которого сближаются и сдавливают ее. Что это ее догоняют, валят на пол, втискивают в рот первую попавшуюся тряпку? Что это она извивается под тяжестью взгромоздившегося на нее тела, отбивается руками и ногами, мычит от беспомощности и унижения? Сильная рука давит на ее затылок, лицо утыкается в пол. Руки стиснуты за спиной. Ломит плечи! Отпустите! Отпустите меня!

Ирка просыпалась с отчаянным криком. Каждый раз этот сон становился все реалистичнее и в то же время абсурднее. Коридор замыкался в бесконечный круг, по которому она мчалась без всякой надежды на спасение. Блик сверкал на серебристом острие ножниц. Рука на затылке превращалась в гранитную плиту, расплющивавшую ее тело. И голоса, голоса, перебивающие друг друга! « Давай сюда!» – «Я не знаю, где они!» – «Ищи, дура!» – «Кто-нибудь, дайте бинт. Дайте же этот чертов бинт! Что вы стоите?!»

Ее голос.

Светкин голос.

Любкин.

Во сне Ирка раздваивалась на жертву и преследователя, и самое страшное, что не в ее силах было изменить ни первое, ни второе.

Она до боли стиснула пальцы. В парке перед отелем прогуливалась девочка с длинными волосами, ничуть не похожая на Зинчук. Но Коваль теперь повсюду чудилось Юлькино лицо.

«Если перенестись в прошлое, в тот день, что бы я изменила?»

Ничего. Каждый раз Ирка задавала себе этот вопрос, и каждый раз звучал один и тот же до отвращения честный ответ. Это она нынешняя видит кошмары. А она прежняя считала, что они все делают правильно.

«Шалость!»

Коваль засмеялась и уткнулась лбом в холодное стекло.

«Да мы ее фактически изнасиловали».

Дверь за ее спиной бесшумно приоткрылась.

– Они ее обкорнали, – сказала Саша Стриженова.

Бабкин решил, что ослышался.

– Что они с ней сделали?!

– Постригли, – повторила она. – Омерзительная история. Но знали о ней действительно все, кроме Маши.

– А Лосина сказала, что ничего…

– Врет! – с силой перебила Саша. – Лось не только была в курсе, но и принимала во всем живейшее участие!

Сергей боялся открыть блокнот, чтобы не спугнуть ее.

– И в чем оно заключалось?

Судя по напряженному голосу Макара, он тоже опасался, что приступ откровенности Стриженовой может в любой момент закончиться.

– Она заманила Зинчук, – с прежней уверенностью сказала Саша. – Заманила в квартиру к Савушкиной. Одна бы Юлька не пошла, она стеснялась. А Лосина предложила свою компанию, и Зинчук согласилась.

Саша вспомнила сцену в сауне, выступление Анжелы, понятное только им двоим… И в голосе ее прорезалась неприкрытая злость:

– Эта лживая дрянь сообщила Юльке, что у Совы якобы собирается вечеринка для своих. И Лёшка Демьянов тоже будет.

– Мальчик, который нравился Зинчук?

– Она была в него влюблена. Сильно влюблена! Так могут влюбляться только подростки.

Саша поднялась, чтобы взять сигареты. Джинсы, черная водолазка, тонкая серебряная цепочка – ничего вычурного. Бабкин бросил взгляд на Илюшина и с неожиданным удовольствием убедился, что тот впечатлен.

Стриженова оказалась высокой голубоглазой шатенкой с мальчишеской стрижкой. Бабкин любил длинные волосы у женщин, но даже он вынужден был признать, что Саша могла бы обриться наголо, и это ни капли не испортило бы ее.

Он вообще не мог представить, что могло бы испортить это лицо. Выразительные линии подбородка и скул, каким-то особым образом широко расставленные глаза, чуть вздернутые к вискам… Бабкин сосредоточился, пытаясь поймать неуловимую особенность, делающую ее лицо таким притягательным. Бесполезно. То же самое, что ловить руками мираж.

Саша Стриженова открыла настежь окно, закурила и выпустила дым из бледных губ.

– Простите, я не предложила вам. Вы будете?

– Нет, спасибо.

Она села на стул очень прямо, не касаясь лопатками спинки.

– Вы занимались в балетной студии? – вдруг спросил Илюшин.

– Что, простите? Нет. Почему вы так решили?

– Осанка.

– Ах, это… – Саша невесело усмехнулась. – Последствия старой травмы. Мануальный терапевт запретил мне сутулиться. Но вы ведь не обо мне пришли говорить, правда?

«Нет, если только ты – не Юля Зинчук, – мысленно ответил Бабкин. А Стриж вполне могла быть ею. – Старая травма, говоришь?»

– А Юлька Зинчук ради дурака Демьянова даже научилась танцевать, – сердито сказала она. – Ходила в студию в нашем Доме культуры.

Она замолчала. Ни Бабкин, ни Макар не торопили ее. Илюшин тихо надеялся, что отель сэкономил на качественных детекторах дыма, и ее рассказ не перебьется свирепым воем сирены.

Из окна потянуло зверским холодом. Стриженова как будто не замечала его.

– Может быть, начнете с того, кто это придумал? – осторожно предложил Бабкин.

– Нет. – Она покачала головой. – Начать надо с того, что Демьянову нравились куклы-златовласки. Роскошные красотки с расстегнутыми верхними пуговицами блузок, а не тихие отличницы с косичками.