Екатерина Лесина - Разбитое сердце королевы Марго

Ей очень хотелось.

От темноты не спасали ни низкая луна, ни свет фар, который был каким-то невзаправдошним. И все происходившее было словно понарошку.

Машина.

И рокот двигателя. И Далматов, почти лежащий на руле. Пялится, пытаясь разглядеть дорогу, которая плоха, то яму норовит подсунуть под колеса, то ухаб… и тогда джип подпрыгивает норовистым жеребцом, а сердце Саломеи обрывается, потому как еще немного и в кювет.

Темнота повеселится.

Но ее за руль Далматов не пустил, сказал, что она дороги не знает. А у него вот тормоза отказали… спешит… тогда тоже спешил и успел. Сегодня же все иначе.

Саломея знала.

И темнота, прилипшая к машине, не собиравшаяся вот так просто расставаться с понравившеюся игрушкой, шептала, что они опоздают.

Уже опоздали.

А потом дорога стала ровней. И дома показались. Заборы. Залаяла собака, и голос ее разрушил тишину, словно лопнул пузырь, окружавший машину.

– Прибыли. – Далматов не припарковался, бросил машину на чужом газоне. – Сиди здесь.

Он быстрым шагом двинулся к дому и, пожалуй, его совету стоило последовать. Но Саломея знала: не усидит. И из машины выбралась. Огляделась.

Снег идет.

И весь день шел, потому газон укрыт белой шалью. Сколько она продержится? День-два, а там снова тепло, и снег сойдет, неровно, проплешинами.

Дом.

Темные окна.

Дверь открыта. И дорожка следов – далматовских, надо полагать, а других нет. Если бы были гости, то остались бы следы. Снег идет, конечно, но вряд ли успело бы занести вовсе… Собрались быстро. Ехали минут двадцать.

Саломея подняла воротник куртки и медленно двинулась вдоль дома. Она всматривалась в снежный покров, надеясь увидеть хоть что-то…

Дорожка, мощенная камнем.

И металлическая арка с сухими плетями винограда. Летом здесь, должно быть, красиво. Кусты. Деревья… темное на темном.

Она остановилась у приоткрытой двери, маленькой, почти незаметной в сумраке арки. И как быть? Войти? Уйти? Позвать Далматова? Но услышит ли… если услышит, то наорет, что ослушалась.

Он тоже беспокоится о ней.

Дверь беззвучно отворилась, и Саломея успела отступить в тень, вот только незамеченной не осталась.

– Ты?! – Этот сиплый голос был ей не знаком. – Тварь! Пришла посмотреть на то, что натворила?!

– Простите, но…

Ей не позволили договорить.

Широкая ладонь закрыла рот, а другая рука вцепилась в шею, перекрывая доступ воздуха. Саломею подняли. Тряхнули, и кажется, что-то хрустнуло в шее.

Она, похоже, умрет сегодня.

Это будет обидно.

Саломея не хочет умирать, тем более в день свадьбы. Нет, она в принципе не хочет. И ее нежелание вполне естественно.

Понятно.

Только не отпустят.

– Ты… ведьма! Проклятая!

Все-таки отец… а ведь он в какой-то мере родственник Саломеи. И следовало бы познакомиться с ним раньше, тогда, глядишь, и не спутал бы ее с Варварой.

Думалось отстраненно. Сознание словно раздвоилось. Одна половина рвалась на свободу, била по жесткой руке, тянулась к лицу, а вторая меланхолично подсчитывала, сколько осталось времени.

Малость.

И когда перед глазами заплясала разноцветная мошкара, рука вдруг разжалась.

– Рыжая… – Голос Далматова доносился издали. – Я тебя сам когда-нибудь прибью…

Она хотела ответить, но закашлялась. И кашляла долго, болезненно, чувствуя, как рвутся от этого кашля легкие, и ребра трещат.

Ее вывернуло на белый снег. А когда попыталась встать, то поняла, что не сможет.

Далматов поднял рывком, обнял, прижал к себе.

– Ну скажи, что тебе в машине не сиделось-то?

– Я… – Горло болело, и Саломея трогала его, щупала.

И сдерживала слезы.

Это ведь нормально, плакать, если тебя едва не убили?

– Все уже… все… успокойся… бестолковое ты создание, рыжая.

– А… а сам… т-толковое…

– Какое уж есть. – Он коснулся губами лба. – Выпить хочешь?

– Яду?

– Можно и яду, но вообще вискарь имеется.

– Х-хочу… н-но ты поведешь… п-потом…

– Не вопрос.

Серебряная фляжка. И виски, отдающее сивухой. Вспомнилось, что мама именовала виски самогоном. И пускай… горло обожгло, и желудок тоже, зато вдруг стало тепло.

– Хватит. – Далматов отнял фляжку.

Нехороший человек.

– Мне пьяная жена без надобности.

– Тебе вообще жена без надобности.

– Не скажи. – Он сунул фляжку во внутренний карман. – Ты мне очень даже пригодишься, но сначала давай с этим героем разберемся.

Человек лежал на снегу, плашмя лежал, руки раскинув.

– Что ты с ним…

– Жив. Я не сильно его ударил.

– Ты его…

– Думаешь, следовало просто попросить, мол, любезный, не будете ли вы столь добры отпустить мою жену… эй ты, герой. Поднимайся. Я знаю, что ты уже очнулся.

Человек зашевелился и сел.

– Ведьма…

Он трогал голову и на руки смотрел, которые в темноте казались черными, и Саломея не сразу сообразила, что это – из-за крови.

– Ты меня убил…

– Еще нет. – Далматов разжал руки. – Но в перспективе – возможно. Сможешь стоять?

Саломея кивнула: постарается. И все равно на всякий случай вцепилась в его кожанку: так оно надежней.

– Ты меня убил. – Он не пытался встать, держался за голову и раскачивался из стороны в сторону. Кровь капала на снег и как-то много ее было. – Убил… она виновата…

– В чем?

– Во всем… – Он отнял руки от головы, уставился на них и заскулил. – В крови… все в крови… всюду кровь… ведьмы пляшут… ведьма смеется!

Совершенно безумные глаза уставились на Саломею.

– Эта ведьма некоторое время смеяться не сможет, – ответил Далматов и, схватив безумца за шиворот, дернул. – Вставай давай, горе-праведник. И в дом… полиция скоро подъедет.

– Ведьма…

Он шел, спотыкаясь, покачиваясь, будто пьяный, а кровь все текла и текла.

– Ты его не слишком сильно? – сиплым шепотом поинтересовалась Саломея.

– На коже головы множество мелких сосудов, которые очень легко рвутся и кровят сильно. – Далматов не выглядел обеспокоенным. – Царапина. Но вид жутковатый.

– А полиция…

Он вздохнул:

– Опоздали.

– Ольга…

…Ольга сидела в гостиной.

Новогодняя елка, украшенная белой мишурой и красными шарами. Огоньки переливаются, дразнят. И отсветы их скользят по белому лицу.

Она нарядилась.

Белое платье с меховым жилетом. Платье длинное, неуловимо похожее на свадебное. Волосы уложены. На руках – маникюр. А вместо лица – темное месиво.

– Самоубийство, – с убежденностью произнес полный полицейский. – Явное самоубийство.

– Нет. – Далматов покачал головой. – Мы разговаривали незадолго до… ее смерти. И планировали встретиться завтра. Она сказала, что ждет гостей.

– Соврала.

Похоже, что версия самоубийства полицию более чем устраивала, и об иных она думать не хотела.