Екатерина Лесина - Разбитое сердце королевы Марго

– Идем?

Далматов протянул руку и мягко спросил:

– Может, все-таки останешься?

– И отпустить тебя одного?

– Собственница. – Он щелкнул ее по носу.

– Вся в тебя…

И все-таки неспокойно. Сердце колотится как безумное. И то холодно, то жарко. Горло опять сдавила невидимая рука. Это паника. Всего-навсего паника. С нею Саломея справится.

Но чем ближе к дому, тем страшней.

– А если нас…

– Поймают?

– Да.

– Посадят.

– Ты издеваешься?

– В какой-то мере. Рыжая, ты что-то сильно боязливой стала. Да, если поймают, задержат. Будет неприятно, но не более того… всегда можно договориться.

Он шел к дому быстрым решительным шагом, и Саломее вновь не оставалось ничего, кроме как идти следом.

Или вернуться к машине.

Трусливая мыслишка, но чем дальше, тем более привлекательная. В конце концов, должен же кто-то сохранять ясность мышления? И вообще, если Далматова арестуют, то Саломея его вытащит… а если арестуют обоих…

Дом выглядел еще более мрачным, нежели при первом с ним знакомстве. Наверное, потому, что теперь Саломея знала о произошедшем несчастье.

Дом не сберег хозяйку.

И сейчас был печален. Он смотрел на Саломею темными окнами, сквозь тяжелые решетки, будто прицениваясь, решая, стоит ли она, незваная поздняя гостья, доверия.

Стоит.

И дверь Далматову открыл, подыграл. Поддался.

Впустил в темную прихожую, в которой пахло сигаретами, должно быть, курили полицейские…

– Нет, – сказал Далматов шепотом, когда рука Саломеи потянулась к выключателю. – Очень тихо. Постой. Глаза привыкнут к темноте.

Он уже ориентировался легко, пожалуй, чересчур уж легко.

Ступал мягко, беззвучно.

И Саломею тянул за собой. Она старалась идти шаг в шаг, след в след, чтобы тоже тихо, но получалось много хуже, чем у Далматова. Сама себе Саломея казалась неоправданно громкой. Она слышала и как шелестит одежда, и как поскрипывают сапоги.

– А если… – Ей вдруг представился убийца, затаившийся в тишине спальной комнаты.

Или в гостиной.

В воображении Саломеи убийца был огромен, черен и держал в руках топор. А макушку его украшал красный новогодний колпак. Картина эта была столь нелепа, что Саломея зажала рукой рот, чтобы не рассмеяться в голос.

Истерика.

Всего-навсего истерика.

– Тише, – одними губами произнес Далматов.

Он в темноте видел. И ступал бесшумно, а может, вновь дом позволял ему подобную вольность в надежде, что он, Далматов, отомстит за хозяев.

Дом по ним тосковал.

Первый этаж.

Вереница комнат, большей частью нежилых. В них пахнет пылью и запустением, и нос свербит, приходится тереть, с трудом сдерживая чих.

Нельзя.

Если здесь и вправду прячется убийца, то спугнуть его легко.

Но комнаты пусты.

В шкафу, дверцы которого распахнул Далматов, только шубы висят.

Лестница.

Второй этаж. Темный коридор. Двери закрытые. Черные квадраты картин. Пейзажи? Портреты? В темноте не разглядеть, да Саломея не очень-то и пытается.

Далматов гладит ручку двери, точно уговаривая и саму эту дверь не скрипеть. Подчинилась.

За нею – пустота.

Чернота.

И звездная ночь. Во всяком случае, в первое мгновенье показалось, что именно ночь, но потом стало очевидно: из-за окон все, которые огромны, во всю стену.

И больше стены.

Крыша тоже из окон, пусть и затянутых морозными узорами.

Неуютно.

Саломея отступила к порогу.

В остальном комната была обыкновенна. Шкаф. Кровать. Ковер. Прикроватный столик и стопка книг, увенчанная граненым стаканом. Полупустая бутылка водки.

Темный вдовий платок, брошенный на пол.

В шкафу вместо шуб – одинаковые черные платья, которые в сумраке почти неразличимы. Но ведь искали-то не платья…

Дальше надо.

Комната… и еще одна… и последняя по коридору, к которой Далматов идет, уже не скрываясь, а Саломее кажется, что эта их затея с самого начала обречена была на провал.

Последняя дверь.

Белая.

Все темные, а она белая, выделяется. И приоткрыта.

Далматов протянул руку к этой двери, но она распахнулась.

– Привет, – сказала Варвара, отбрасывая с лица длинные пряди. – А вы что здесь делаете?

– Привет. – Далматов нехорошо осклабился. – Мне гораздо интересней, что здесь делаешь ты…

На девчонке была пижама.

Серенькая пижама с розовыми слонами. Наивная по-детски и по-взрослому открытая. Коротенькие шортики, маечка, едва-едва живот прикрывающая. И когда Варвара руку подняла, чтобы волосы поправить, маечка задралась вовсе неприлично.

Живот был плоский, смугленький и с татуировкой.

– Варя… – Саломея стиснула руку.

– Я… не рада, кузина?

Нехорошая такая улыбочка.

– Не рада, – не стала лукавить Саломея. – Ты ведь должна быть…

– Никому я ничего не должна… кстати, где Ольга?

– В морге. – Далматов старался не пялиться на живот.

Лучше на тапочки, тоже серые, с розовой опушкой, до отвращения домашние. Она вся была такой мягкой… домашней… и раздражающей самим фактом своего существования.

– А что она там делает? – Варвара зевнула.

– Ольга умерла. – Саломея руку выпустила и зря. – И странно, что ты не в курсе.

– Я спала.

– Так крепко спала, что не слышала ни выстрела, ни приезда полиции… ни остального?

– Я снотворное приняла, – пожала плечами Варвара и, поежившись, предложила: – Может, спустимся, а то как-то… прохладненько стало. Я от холода и проснулась. Вечно во сне раскрываюсь. Дома-то тепло, тут же – дубак дубаком… как она здесь жила?

Она не выглядела ни удивленной, ни расстроенной.

Ни, что гораздо хуже, испуганной.

– Только погодите, накину что-нибудь, а то кто-то сейчас меня взглядом измусолит… кстати, кузина, поздравляю!

– Спасибо.

– Да не за что. Живите счастливо.

Она исчезла за дверью, и Саломея, потерев глаза, попросила:

– Скажи, пожалуйста, что мне просто померещилось.

– Не померещилось, – с сожалением заметил Далматов. И руку ее холодную нашел. – Все будет хорошо, рыжая… добро победит.

– Кого?

– Кого-нибудь.

Варвара и вправду переоделась. Узенькие штанишки, трикотажный джемперок в облипку. И в одежде этой нехитрой стала еще более притягательна.

– Нравлюсь? – поинтересовалась она у Далматова.

– Нет.

– Врешь.

– Скорее предупреждаю. – Он улыбнулся широко и искренне. – Я ведь не лгал тогда.

– О чем? – Саломея нахохлилась.

Злится? Или все-таки ревнует? Или и то и другое сразу. Мысль о том, что она способна его ревновать, была весьма приятна.

– О том, что свернет мне шею…

– Он может.

– Ужас какой! – притворно испугалась Варвара. – Такой злой? И как ты с ним будешь жить?

– В мире и согласии. – Далматов ответил за Саломею. – А еще долго и счастливо… деточка, не о нас речь, а о тебе. Ольга умерла.