Елена Логунова - Свидание на пороховой бочке

— Что вполне соответствует классическому сюжету, — тихо согласилась я. — Однако в этом случае Лисичка тем более придет на похороны и будет рыдать громче всех, чтобы никто не подумал, что для нее это событие радостное. Не забывай, что Маковеев не просто умер, а был убит, и Лисичка у полиции в числе подозреваемых. Пусть и не номер первый.

— Да, но полиция думает, что Лисичка — это ты! — упорствовала Трошкина. — В таком случае настоящей Лисичке вовсе не стоит светиться на публике.

Я встревожилась:

— Трошкина, мне только сейчас пришло в голову одно очень неприятное соображение. Появившись на похоронах, мы с тобой как бы сделали заявку на знакомство с покойным! Теперь можно подумать, что нас с ним что-то связывало!

— Например, что ты — Лисичка, — поддакнула подружка.

— Или что это ты! — Я порадовалась, что еще не смыла свой грим а-ля Лелька.

Мы переглянулись.

— Давай-ка поживее просканируем присутствующих баб и уберемся с погоста! — предложила я.

— Неузнанными, — добавила Трошкина и поправила темные очки. — Предлагаю разойтись в разные стороны, так мы быстрее осмотрим всю толпу.

Со всей возможной деликатностью перемещаясь в своем секторе, я тихо радовалась, что сейчас не зима. В холодное время года дамы на кладбище стояли бы с покрытыми головами, и под шапками, шляпами и платками трудно было бы рассмотреть их шевелюры. А так лишь безутешная вдова укрылась черной кружевной мантильей в испанском стиле.

«Роскошные кружева, кстати говоря, — завистливо заметил мой внутренний голос. — Похоже, валансьенские. И колец с бриллиантами полные пальцы! Вдова не бедствует! Жаль, благодаря прессотерапии у нее алиби».

Трошкина мыслила в том же направлении.

— Вдова брюнетка, — при встрече с сожалением шепнула она мне, рассмотрев выбивающиеся из-под кружева пряди. — Значит, Лисичка не она, а очень жаль. Было бы так логично: муж — Колобок, жена — Лисичка. Она хотела уйти к другому, а он не хотел ее отпускать. Он ее любил, а она его убила.

— У попа была собака, поп ее любил, — пробормотала я, покосившись на священника у гроба. — Она съела кусок мяса, он ее убил… Забыла тебе сказать, у вдовы алиби. В тот момент, когда ее благоверного пырнули шилом, она мирно избавлялась от отечности и целлюлита в СПА-салоне.

— Жаль, — вздохнула Алка.

— Еще как жаль. Лучше бы у вдовы был целлюлит, а не алиби, — согласилась я.

— Знаешь, я увидела лишь одну конкретно рыжую даму, но ей всего лет десять, так что вряд ли это она, — сказала Трошкина, возвращаясь к теме поисков Лисички. — А пышноволосых блондинок тут только две, смотри, покажу тебе. Вон девушка с толстой косой, и вот еще тетка с начесом «Воронье гнездо», очень пышным.

— Этих я тоже увидела, — кивнула я и показала подружке собственную находку. — Там еще дамочка в болонкиных кудрях. Итого всего три потенциальные Лисички.

— Я бы тетку с вороньим гнездом не считала, — подумав, сказала Алка. — Ты посмотри на нее, ей же лет шестьдесят, а Петру Даниловичу и пятидесяти не было.

Отчество и возраст Маковеева мы узнали по табличке на деревянном кресте.

— Некоторые мужчины любят женщин постарше, — напомнила я, сама сомневаясь. — Как говорится, любовь зла!

— Но не настолько же зла! Ты рассмотри ее получше!

Я подкралась поближе и пришла к выводу, что Трошкина права. Дама с начесом выглядела уж очень некондиционно и на объект любовной страсти мужчины, не лишенного выбора, никак не тянула.

— Остаются снегурочка и болонка, — подытожила Алка и задумалась. — Что, мы разделимся и будем за ними следить?

— Давай так и сделаем, — согласилась я. — Ты за кем?

— За снегурочкой, — выбрала Трошкина.

Не упуская из виду наших подопечных, мы дождались окончания церемонии и в общем потоке прощающихся пошли возлагать на могильный холмик свои гвоздички и шептать соболезнования вдове.

Шептали их, конечно, не все. Как водится, на пышные похороны явились и совершенно посторонние граждане: какие-то суетливые тетки, помятые мужички, суровые старухи. Они на первой скорости сквозили мимо свежей могилы, направляясь прямиком на богатый поминальный обед. Мы с Трошкиной тоже не собирались речи толкать, просто шли себе, потупившись, с подобающим ситуации печальным видом.

И вдруг вдова громко ахнула и взмахнула кружевным крылом, как черный лебедь, останавливая мою подружку.

— Вы пришли?! О, спасибо!

— Э-э-э, пожалуйста, — нелепо пробормотала смущенная Трошкина.

— Примите наши глубочайшие соболезнования, — шепотом просуфлировала я, подтолкнув ее локтем.

— Примите наши соболезнования, — послушно повторила Алка.

— Ваши соболезнования мне особенно важны, — нажав на «ваши», с чувством сказала вдова, и мантилья на ее голове заколыхалась.

Мне показалось, что вдовица завертела головой, кого-то или что-то высматривая.

— А где…

— Наши соболезнования! — повторила я громче, пихнув локтем застопорившуюся Трошкину.

Подталкивая подружку, я отогнала ее подальше и напомнила:

— Алка, соберись, тебе сейчас в мышку-наружку играть! Не забыла? Ступай за снегурочкой и не теряй ее, пока хотя бы имя не узнаешь.

За кладбищенской оградой мы с Трошкиной расстались. Ее подопечная пешком пошла на трамвайную остановку, а моя вместе с другими условно скорбящими полезла в автобус, у открытой двери которого нетерпеливо переминался с ноги на ногу мужчина с наручной повязкой распорядителя.

— Садимся, садимся, поминальный обед будет подан через двадцать минут! — деловито повторял он, постукивая крепким ногтем по циферблату наручных часов.

Мои воспоминания об утренних хачапури дяди Гиви уже потускнели, и я совершенно не возражала против приема пищи, поэтому не заставила себя уговаривать и присоединилась к компании в автобусе.

Поминальный обед подавали в кафе с меланхолическим названием «Плакучая ива». Судя по названию и интерьеру, печальные тризны явно были основной специализацией заведения. В просторном длинном зале без декоративных излишеств было сумрачно. Шум голосов поглощали бархатные занавеси и драпировки, облицованные диким камнем стены своеобразно украшали темные чеканки с изображением простоволосых длинноруких дев. Верхние конечности у них были просто километровой протяженности и помещались в рамы лишь потому, что страдающие девы заламывали их хитрыми кренделями.

Мне вспомнились круто закрученные американские горки Русляндии, и я вздохнула. Увы, я чужая на том празднике жизни! К веселью обстановочка не располагала, и наше печальное собрание проходило в соответствующей случаю гробовой тишине, только ложки звякали, да официанты шуршали. Время от времени кто-нибудь произносил прочувствованную речь, но о микрофоне распорядители почему-то не позаботились, так что слышно было плохо.