Елена Логунова - Свидание на пороховой бочке

— Ты это о чем?

— Второй аргумент в пользу версии о беременности не от мужа, — предательски подрагивающим подбородком Алка указала на аптеку. — Смотри, во-первых, для визита к гинекологу Кулишевская абсолютно неузнаваемо нарядилась. Во-вторых, она покупает прописанные ей лекарства в чужой аптеке, хотя наверняка могла бы взять их в своей собственной. А почему? Она скрывает свою беременность?

И сама же запальчиво ответила:

— Да потому, что это ее компрометирует! Значит, отец ребенка — не Маковеев! — Алка всхлипнула. — Эх, Зяма…

— Нет, погоди, — мне очень хотелось утешить подругу и обелить брата. — Почему сразу Зяма? Вообще, почему это не может быть ребенок Маковеева? Он и Кулишевская были мужем и женой, а муж и жена, как известно, спят вместе и… Ой!

Теперь уже я, как чуть раньше подружка, прикрыла рот ладошкой.

— Что — ой?

— Алка, я, кажется, поняла…

— А я нет!

Я улыбнулась:

— Редкий случай, когда отличница пасует перед троечницей! Слушай меня, Трошкина, и потом не говори, что не слышала. Я дам тебе пару фактов, а потом хочу услышать твое толкование, потому что, по-моему, все сходится.

— Да что сходится?! — завопила обычно кроткая Трошкина.

— Все. Слушай, — повторила я. — Во-первых, моя мамуля была знакома с Петром Маковеевым. Совсем немного, они лишь однажды пообщались на вручении какой-то премии, и все, что мамуля может вспомнить по итогам этой встречи — что Маковеев за ней не ухлестывал. Вообще! Совсем не оказывал ей знаков внимания, это нашей-то красотке Басе!

— Возможно, он был со своей дамой?

— В том-то и дело, что нет! А теперь факт второй: Галина Пална, подруга детства Маковеева, была с ним в теплых отношениях с первого класса по десятый, и никогда — никогда! — юный друг не пытался залезть к ней под юбку. Очень деликатный был юноша, руки не распускал, целоваться не лез. Ни разу за десять лет!

Я перевела дух и спросила:

— Ты понимаешь, Алка, к чему я клоню?

— К тому, что смерть Маковеева пробила зияющую брешь в ряду настоящих джентльменов?

— Трошкина, не язви, это не твое амплуа. Включи мозги! — я постучала пальцем по лбу, показывая, где искать тумблер. — Вывод совсем другой и, мне кажется, гениальный: Маковеев просто не любил женщин! Он был другой ориентации! Но тщательно это скрывал, даже женился, чтобы выглядеть респектабельно. Смеловский, кстати, говорил мне, что у Маковеева натуральный пунктик был по части фамильной гордости и чести.

— Боже! — Трошкина хлопнула себя по лбу и наконец зашевелила извилинами. — Тогда Кулишеская точно не могла забеременеть от мужа! И признаться ему в своем интересном положении она тоже не могла, потому что он понял бы, что жена ему изменяла! Да он бы ее просто убил!

Она немного подумала и убежденно кивнула:

— Да, мог бы и убить. Судя по подметному письму, мужик он был крутой и недобрый.

— Поэтому Кулишевская опередила его с убийством, и в мир иной отправился сам Маковеев! — азартно продолжила я.

— Но у нее же есть алиби! — напомнила справедливая Алка.

— У нее-то есть, а у ее любовника? — парировала я. — Пока сама Тамара Руслановна ради алиби парилась в скафандре для прессотерапии, с Маковеевым запросто мог разделаться ее дружочек!

— Хм, мне нравится эта мысль. — Алка неуверенно улыбнулась. — Главным образом потому, что при таком раскладе убийцей и любовником Кулишевской оказывается не Зяма!

— Да? А почему? — Я не то чтобы не обрадовалась такому выводу, просто не поняла подружкиной логики.

— Да потому, что в день убийства Маковеева Зяма сидел в Буркове, и Борис Акимович с Гороховым тому живые свидетели!

— Точно!

Мы обе разулыбались. Внезапный праздник безмятежной радости и тихого торжества испортил настойчивый телефонный звонок.

— Да? — все еще улыбаясь, обронила я в трубку.

— Инночка, ты ничего не забыла? — предгрозовым голосом спросил Бронич.

— Ой! Здрасьте, Михаил Брониславич, я тут немного приболела, кхе-кхе, — заюлила я, подумав, что страшно отомщу Горохову за эту подставу.

Никто, кроме беспринципного Жоры, не мог сдать Броничу мой новый номер.

— А какой сегодня денечек, ты помнишь? — ласковым голосом маньяка-убийцы вкрадчиво спросил шеф.

Я призывно поморгала Трошкиной: что отвечать-то? Казалось маловероятным, что Бронич позвонил мне только потому, что не нашел под рукой календаря.

— Сегодня исторический денечек, — с легчайшей укоризной молвил шеф. — Денечек открытия нашей выставочки…

— Блин!

Мое воображение живо нарисовало блин, который идеально иллюстрировал сложившуюся ситуацию: большой, коричневый, курящийся паром. Он выпал на сияющий музейный паркет из-под коровьего хвоста.

— Открытие через часик, а мои лучшие бойцы — где? В лазаретике? — продолжал кручиниться Бронич.

Трошкина покраснела. В «МБС» мы с ней обе штатные специалисты по пиару, но я старше по званию. По версии майора Кулебякина, моя должность называется «Начальник отдела по борьбе с организованной общественностью», а Алка у нас рядовая. Но обе мы крайне редко слышим от шефа такие комплименты, как «лучший боец».

Совестливую Трошкину это проняло.

— Мы скоро будем, Михаил Брониславич, уже летим! — сунувшись к трубке, с жаром пообещала она.

— Да, шеф, мы уже едем! — подавив тяжкий вздох, сказала я, и Бронич отключился.

Алка уже стартовала и засверкала подошвами в сторону трамвайной остановки, но я развернула ее призывным криком:

— Куда в таком виде, балда?! Лови такси, поедем к Максу в костюмерную!

Для светского выхода явно необходимо было переодеться.

Сколько раз, забегая в гости к Максу, я видела людей, фланирующих по коридорам телекомпании в нарядах, которые в любом другом месте сочли бы серьезным поводом для приглашения в гости санитаров психиатрической клиники!

Я помню Смеловского в красивом темно-синем пиджаке с золотыми пуговками-якорями и желтой шелковой рубахе, свободно выпущенной поверх серферских шорт.

Я видела его партнершу по утреннему эфиру Веронику в пуританской плоеной блузке с галстучком и спортивных штанах с лампасами.

Я созерцала брутального ведущего программы телепутешествий Егора Тимченкова в красно-зеленом норвежском свитере с оленями, попирающими копытцами голубые футбольные трусы, а доктора Демину из «Здоровеньки булы» — в чопорном крахмальном халатике поверх парчового платья в пол.

Такого рода чудо-наряды имеют одну общую черту: демаркационная линия между стилями у них проходит ниже уровня стола или стойки, за которой помещается ведущий.

Аборигены на ТВ ласково называют подобные комплекты «эфирный вариант», и студийные костюмеры вовсе не переживают из-за хронического дефицита в их закромах презентабельных вариантов «низа». Зрителям ведь безразлично, какие портки на дикторе, который виден им только выше пояса! Тем более никого не волнует, во что этот диктор обут. Макс, например, предпочитает сообщать народу утренние новости в удобных тапках с пушистыми кроликами.