Евгений Сухов - Слово авторитета

— Понятия не имею, — спокойно отвечал вор. Он вольготно откинулся, закинув руки на спинку скамейки: одна нога заброшена на другую, а ступня выписывает какие-то замысловатые окружности.

— Раз у тебя есть надежные источники среди ментов, тогда ты должен знать, что «вольты» выплыли, а по ним следакам несложно будет выйти и на нас.

— Ах, ты об этом, — отмахнулся Закир, — пустяки. У ментов против нас нет ни одной наколки.

— А ты думаешь, тебя просто так в федеральный розыск объявили? Ведь цепочка от «стволов» прямо в тебя упирается. Мерзоев-то в твоих приятелях ходил!

— Какой он мне приятель, — фыркнул Каримов, — обыкновенная шестерка. У меня на зоне полтора десятка таких было, не считая всякой пехоты.

Воробьи с надеждой смотрели на старика, который понемногу выгребал из кармана семечки и щедро скармливал их птицам. Странно, но воробьи его совсем не боялись. Еще минута подобного общения, и наглые птицы начнут топтаться на его голове.

— Говорил я тебе, не стоит брать «пушки»! Жадность тебя обуревает, Закир, а она, как известно, плохой советчик. С Картавым пусть люди переговорят, понять должен.

Закир горько поморщился:

— У тебя, Степаныч, все с головой в порядке или ты меня за лоха беспросветного держишь? Чтобы я от пятидесяти кусков отказался? Да ни за что! Я лучше положенный срок отмерю, а зато потом на волю королем выйду. А с Ленчиком уладим, не проблема. Так ты чего звал-то?

Иван Степанович выбросил последние семечки, тщательно отряхнув от них ладони.

— Парень этот, ну новенький наш… мне совсем не нравится. Надо бы с ним разобраться как-нибудь по-тихому.

— Грохнуть, что ли, его хочешь, Степаныч? Так и скажи, что тень на плетень наводишь. Мы ведь привычные.

Река Язвенка, слабо петляя, стремилась в сторону Шипиловского проспекта. Уголок совершенно безлюдный, одним словом, московская окраина. И если вдуматься, самое подходящее местечко для человека, который скрывается.

Где-нибудь на Якиманке Закир рисковал бы нарваться на бдительного стража порядка, который для выяснения личности спровадил бы его в ближайший милицейский участок. А здесь самыми надоедливыми можно считать стрекоз, которые стремительно летают над головой, едва не касаясь крыльями лица.

— Мне бы хотелось, чтобы это произошло очень аккуратно… Чтобы комар носа не подточил. Вариант с обезображенным трупом не подходит. Он просто должен исчезнуть, и все! Скажем, однажды ушел с работы и не вернулся…

— Хм… Ты нагружаешь меня, Батяня. В наших партнерских соглашениях такое дело не предусмотрено.

— Я заплачу, — быстро отозвался Федосеев.

— Ах вот как… Здесь есть над чем подумать.

— Вот и я предлагаю все обдумать, — голос Федосеева стал очень мягким.

— У меня есть за городом домик. Не хочу сказать, что это какие-то хоромы, но летом можно отдохнуть очень даже хорошо. В свободное время я туда выезжаю, копаюсь на грядке. Малина растет, клубника «виктория»… А что еще нужно для старого человека? Попьем с тобой водочки, обсудим наши текущие дела, да и тебе там можно будет переждать непогоду, а то того и гляди, за яйца сцапают.

— Ладно, принимается, — неожиданно легко согласился Закир, поднимаясь.

— Прощаться не будем, примета плохая, а в последнее время я стал очень суеверен, — махнув рукой, он ленивой походкой пошел прочь.

Откуда-то из кустов вышли два гладиатора и зашагали вслед за удаляющимся хозяином.

Федосеев остался недоволен собой — подобные вещи в виде парочки мордоворотов нужно замечать мгновенно. Видно, стареть начал. Когда позвонит в следующий раз, нужно будет предупредить, чтобы явился без сопровождения.

Через десяток шагов Закир неожиданно обернулся:

— А знаешь, Степаныч, я тебе предлагаю пересмотреть наши соглашения.

Пятьдесят процентов для тебя будет слишком забористо. Бери двадцать, и хватит… Что-то ты в лице изменился, уж не заболел ли? Ладно, ладно, я пошутил, пусть все останется так, как есть, — и, уже не оборачиваясь, зашагал дальше.

На третий день пребывания в следственном изоляторе Хан сумел убедиться в квалификации своих адвокатов — он был выпущен на волю как человек, не представляющий опасности для окружающих. И это при том, что половину своих сроков он отсидел за «топ-стоп». Правда, ему запрещалось покидать Москву, и он обязан был являться в прокуратуру по первому же требованию. Но это все детали, и по сравнению с неудобствами, которые должны были ожидать его в ближайшем будущем, подобное ограничение носило почти условный характер.

Покинув следственный изолятор, он хотел немедленно уехать из столицы и затеряться на островах Эгейского моря, благо паспорт гражданина Греции давно оттягивал ему карман. Однако адвокаты уверили Хана, что оснований для беспокойства маловато: следовало придерживаться версии, что пистолет он нашел в подъезде собственного дома и намеревался сдать его в ближайшее отделение милиции. Почему же он не сделал этого раньше и отчего на заявлении просроченное число? Объяснение простое — заболел. Если суд потребует, так можно предоставить и справки.

Хан имел привычку всегда носить при себе заявление о сдаче в милицию «найденного» «ствола». Поначалу он каждый день скрупулезно переписывал его содержание, меняя только число. Потом стал проделывать это через день, а затем и вовсе раз от разу. Бывало, что бумажка засаливалась, скручивалась в неряшливую трубочку и так обтиралась на краях, что готова была порваться от малейшего прикосновения.

Именно эта бумага была главным аргументом бригады адвокатов, чтобы представить Хана перед лицом правосудия агнцом божьим. А если учитывать, что заявление было переписано каких-то четыре дня назад, то дело и вовсе представлялось пустяшным.

Выскочив из следственного изолятора, Хан не собирался пускаться в очередной загул, как это проделывало подавляющее число его коллег. Ему хотелось отсидеться на хате и почти в домашней обстановке стряхнуть с себя тюремную пыль. Интуиция подсказывала ему, что не стоит пускаться во все тяжкие и сейчас самое благоразумное в его положении — зарыться в нору и негромко попискивать по мобильному. Хотя, конечно же, существовала какая-то программа-минимум, включавшая в себя вполне джентльменский набор удовольствий: пару рюмок водки под хорошую закусь, спелую бабенку на ночь да откушать от пуза пельменей. Как это ни странно, но последнего ему хотелось больше всего.

Место для лежки Ханов Ильсур выбрал тихое — на самой окраине Бирюлева, поселившись в обычном панельном доме. О существовании этой квартиры знало только ближайшее окружение Хана. Вдали от оживленных перекрестков он чувствовал себя не только спокойно, но и в безопасности. Народ в доме жил не балованный — натри подъезда приходилось всего лишь две старенькие «шестерки» и один «Москвич». И потому, когда во двор вырулил серебристый «Мерседес» с четырьмя фарами, Ильсур забеспокоился всерьез.