Неле Нойхаус - Злой волк

– К сожалению, нет. Это была совсем маленькая табличка, как на мопеде, к тому же было темно.

То, что рассказывал Винценц Корнбихлер, вполне походило на правду. Грязные бокалы на журнальном столике в гостиной Ханны Херцманн могли свидетельствовать о посетителях.

Но тот факт, что Корнбихлер постоянно ездил к дому своей жены, с которой они еще не развелись, говорил о том, что он, как и прежде, испытывал к ней сильные чувства. Мужчина был обижен, оскорблен, разорен и испытывал ревность. Все вместе составляло взрывоопасную смесь, и было достаточно одной искры, чтобы она воспламенилась. Не стал ли тот факт, что Ханна с незнакомым мужчиной ночью села в машину, той самой искрой?

– Это было в среду, – сказала Пия, – а что было в четверг?

– Я ведь это уже сказал. – Корнбихлер наморщил лоб.

– Нет, вы не говорили. – Пия любезно улыбнулась. – Итак? Что вы делали в четверг у дома?

– Ничего. Ничего определенного. Я просто какое-то время сидел в машине. – Его язык тела выдавал нервозность. Руки, которые играли смартфоном, блуждающий взгляд, помахивание ногой. Если в начале разговора он производил впечатление независимого, свободного человека, то с каждой следующей секундой притворная самоуверенность покидала его.

Пия достала из сумки прозрачную папку с фотографиями обезображенного до неузнаваемости лица Ханны Херцманн и молча положила их перед Корнбихлером. Он взглянул на них и отпрянул.

– Что это? – Его возмущение было наигранным, причем игра выглядела не очень убедительной.

– Я предлагаю вам, господин Корнбихлер, проехать с нами. – Боденштайн поднялся.

– Но зачем? Я же ведь вам сказал, что я… – заволновался мужчина.

– Вы пока задержаны, – перебила его Пия и сделала официальное разъяснение в соответствии с параграфами 127 и 127б Уголовно-процессуального кодекса о его правах и обязанностях как обвиняемого лица. – Так как вы не имеете постоянного местожительства, вам придется ночевать за государственный счет, пока мы не проверим ваше алиби.

Было холодно. Она ужасно замерзла, казалось, будто тело ее налилось свинцом. Где-то в ее мозгу пульсировало далекое воспоминание о боли и мучениях. У нее пересохло во рту, язык распух до такой степени, что она не могла глотать. Как сквозь вату, она слышала тихий размеренный писк и гудение.

Где она была? Что случилось?

Она попыталась открыть глаза, но, несмотря на все усилия, ей это не удалось.

«Давай же, – скомандовала она себе самой. – Открой глаза, Ханна!»

Ей потребовалась вся сила воли, чтобы чуть-чуть приоткрыть левый глаз, но картина, которую она увидела, была размытой и нерезкой. Сумеречный свет, опущенные жалюзи перед окнами, голые белые стены.

Что это за помещение?

Приблизился гул шагов. Скрипнули резиновые подошвы.

– Фрау Херцманн? – Женский голос. – Вы слышите меня?

Ханна издала нечленораздельный звук, который перешел в глухой стон, и понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что она сама издала этот звук.

«Где я?» – хотела спросить она, но ее губы и язык были немыми и бесчувственными и не хотели слушаться.

Волна тревоги пробралась через плотный туман, который окутал ее. Что-то с ней не так! Это был не сон! Это была реальность!

– Я фрау доктор Фурманн, – сказал женский голос. – Вы в реанимации больницы в Хёхсте.

Реанимация. Больница. Это, по меньшей мере, объясняет этот изматывающий нервы писк и гул. Но почему она была в больнице?

Как ни ломала Ханна себе голову, она не могла вспомнить ничего, что объясняло бы ее положение. Была только пустота. Черная дыра. Обрыв пленки. Последнее, что она помнила, была ссора с Яном после вечеринки. Он вырос как из-под земли, когда вдруг оказался перед ней на парковочной площадке, и его вид по-настоящему напугал ее. Он был ужасно зол и, грубо схватив ее за плечо, причинил ей боль. Наверное, у нее на плече остался синяк. Что вообще произошло?

Обрывки воспоминаний порхали в ее голове, как летучие мыши, связывались в мимолетные отрывочные картины и опять разрывались. Майке. Винценц. Голубые глаза. Жара. Гром и молния. Пот. Почему Ян был такой злой? И опять эти голубые глаза, окруженные образующимися при смехе складочками. Но ни одного лица, ни одного имени, никаких воспоминаний. Дождь. Лужи. Чернота. Ничего. Проклятье.

– Вы чувствуете боль?

Боль? Нет. Тупое потягивание и пульсация где-то в теле, она не могла определить, где точно. Неприятно, но вполне переносимо. И шум в голове. Может быть, она попала в аварию? А на какой машине она ездила? Как ни странно, но тот факт, что она не может вспомнить, какой у нее был автомобиль, пугал ее больше, чем то состояние, в котором она находилась.

– Мы даем вам сильные обезболивающие средства, от которых вы испытываете слабость.

Голос врача звучал как далекое эхо, становился все более невнятным и растекался в бессмысленном соединении слогов.

Нет сил. Спать. Ханна закрыла левый глаз и провалилась.

Когда она в следующий раз проснулась, за окнами было уже почти темно. Было трудно держать один глаз открытым. Где-то горела лампа, скудно освещая пустое помещение. Ханна почувствовала движение возле своей кровати. На стуле сидел мужчина в зеленом халате и зеленой шапочке. Его голова была опущена, а рука лежала на ее плече, от которого куда-то шли какие-то провода. У нее екнуло сердце, когда она его узнала. Ханна опять закрыла глаза. Она надеялась, что он не заметил, что она проснулась. Ей было неприятно, что он увидел ее в таком состоянии.

– Мне жаль, – услышала она его голос, который показался ей совершенно чужим. Может быть, он плакал? Из-за нее? Похоже, ее дела действительно были плохи!

– Мне так жаль, – повторил он шепотом. – Я этого не хотел.

Боденштайн сидел за письменным столом в своем кабинете и размышлял о Майке Херцманн. Ему редко приходилось видеть такую горечь на столь юном лице, столько страха и с трудом подавляемого гнева. Было заметно, что она перенесла сильный стресс, но тем более странным казалось лишенное всяких эмоций равнодушие, с которым она отреагировала на сообщение о нападении на ее мать. Это было необычно. Столь же на удивление скупой была реакция Винценца Корнбихлера. Сначала мужчина произвел впечатление открытого и искреннего человека, но в ходе разговора проявил себя с совершенно противоположной стороны. Он рассказал, что в среду уже однажды побывал у дома своей жены. Этим он навел на себя подозрение. Ненамеренно? Или им двигал порыв раскаяния, который испытывают многие преступники, когда их мучают угрызения совести?

Куда поехала Ханна Херцманн с незнакомцем, после того как ее муж прекратил преследование?

История Винценца Корнбихлера была правдивой до тех пор, пока он действительно не заправился в ночь со среды на четверг в 1.13 на заправке Вайльбах, о чем свидетельствовала видеозапись с камеры наблюдения на заправке. Его алиби в ночь с четверга на пятницу – бистро в Бад Зодене – должны сегодня проверить коллеги. Остальное могло быть в равной степени как правдой, так и ложью.