Барбара Вайн - Правила крови

Альберту Байтфорду к тому времени исполнилось двадцать. Похоже, жизнь его была одинокой и скучной; днем он работал носильщиком на вокзале, почти не общаясь с другими служащими железной дороги, возвращался в дом тетки, ужинал и рано ложился спать. В то время в Норт-Роуд был клуб для рабочих, но Байтфорд туда не ходил и на собраниях не присутствовал. Несколько коллег приглашали его пропустить по кружечке в местной пивной, но Альберт неизменно отказывался. Никто не слышал, чтобы он кого-то называл по фамилии. Даже начальник станции, перед которым подчиненные благоговели, как перед августейшей особой, и к которому обращались «сэр», не удостаивался такой чести от Байтфорда. Альберт время от времени жаловался на боли в спине и на высокомерный тон пассажиров. Но в основном он молчал.

Теперь, в XXI веке, мы бы посочувствовали Альберту, предположив, что он страдает от хронической депрессии. Наверное, в угнетенном состоянии он пребывал уже много лет, но в разлуке с домом, семьей и друзьями — по всей видимости, они тоже остались в Ливси-Плейс — его состояние ухудшилось. У него не было ни знакомых, за исключением тетки, ни девушки, ни друзей. Сегодня любой человек, очутившийся в подобной ситуации, вызвал бы сочувствие, получил бы предложения о помощи от многих организаций, не ощущал бы себя таким изолированным от общества, мог бы обучаться какой-либо профессии, а после достижения восемнадцати лет жить на пособие, пока не найдет работу. Примерно так. Возможно, это нелегко, но явно легче, чем в викторианской Англии.

Разумеется, судить об этом сложно — времени прошло слишком много, а свидетельств сохранилось слишком мало. Люк тут не помощник. Он ничего не знал о депрессии. А может, Альберт страдал от чего-то более серьезного, чем депрессия. Может, он был шизофреником. В то время ему посоветовали бы взять себя в руки и быть мужчиной, сказали бы, что главное — трудиться, делать карьеру. «Нервы» — это для аристократов или юных леди, а не для рабочего человека. С расстояния ста двадцати лет мы сочувствуем Альберту Байтфорду, одинокому, растерянному и страдающему.

Он был груб с товарищами и неразговорчив с пассажирами. Однажды, в начале октября 1883 года, когда на станцию Норт-Роуд прибыл экспресс из Лондона, сэр Джеймс Трипп, проживающий в Караман Хаус в Плимбридже, выглянул из вагона первого класса и велел Альберту перенести его вещи в экипаж, приехавший встречать поезд. Носильщик молча принялся выполнять указания.

Впоследствии он свалил все на боль в спине. Как бы то ни было, он уронил на платформу один из кожаных чемоданов сэра Джеймса, за что получил справедливое, но по всей видимости, довольно резкое замечание: «Осторожнее, болван, черт бы тебя побрал. Там хрупкие вещи, и если они разобьются, тебе придется выплатить все, до последнего фартинга». Байтфорд поставил на землю багаж, который он нес, и громко огрызнулся: «И вы еще называете себя джентльменом? Если тут и есть болван, то это вы!»

Совершенно очевидно, что он был на грани срыва — и сорвался, разбившись вдребезги. Как и витрина с редкими бабочками, которую сэр Джеймс по никому не известным причинам вез домой. О происшествии тотчас доложили начальнику станции. Он, по всей видимости, был рад предлогу избавиться от Альберта. Хотя о возмещении ущерба за разбитую витрину речь больше не заходила.

Альберт вернулся домой, к миссис Моллик. Что между ними произошло, мы не знаем. Похоже, Байтфорд прожил у тетки еще неделю, покидая дом лишь для того, чтобы в угрюмом молчании слоняться по платформам на станции. Наконец, ему сказали, чтобы он уходил и больше не возвращался. Пока Элинор Хендерсон весело проводила время в доме тетки, обсуждая предстоящую свадьбу, наслаждаясь роскошной обстановкой дома и прогулками (на которых заработала синяки) с двоюродными сестрами, Альберт либо сидел дома со своей теткой, которая, скорее всего, постоянно бранила его и спрашивала, что он собирается делать дальше, или ошивался на вокзале Норт-Роуд. По всей видимости, мисс Моллик была остра на язык и «не терпела глупостей». Как бы то ни было, через девять дней она выставила Байтфорда, сказав, чтобы тот отправлялся домой к родителям. Альберт возражал, что не может идти так далеко, что он нездоров и его постоянно мучает боль. Тетка настаивала, и он покинул ее дом 20 октября около десяти утра.

Что приключилось со спиной Альберта? Похоже на смещение межпозвоночного диска. А может, повреждение было более серьезным. В нацистских концентрационных лагерях маленьких мальчиков заставляли передвигать тяжелые механизмы или таскать тяжести, и они часто повреждали позвоночник, причем те, кто выжил, страдали от последствий до самой старости. Вне всякого сомнения, нечто подобное происходило с юношами викторианской эпохи, которых отправляли на тяжелые физические работы, не думая о том, что они слишком молоды и хрупки. Был ли у Байтфорда багаж? Об этом ничего не сообщается, однако Альберт вряд ли мог более или менее постоянно жить у миссис Моллик без личных вещей. Возможно, переломным моментом стало именно это утро, а вовсе не происшествие, когда он нагрубил сэру Джеймсу Триппу. Альберт оказался на улице со своими вещами, мучимый болью, не имеющий возможности добраться до дома и, в любом случае, опасающийся встречи с отцом. Куда он собирался пойти, что собирался делать? Никто не знает. Вполне вероятно, он и сам не знал.

По всей видимости, Альберт купил билет до лондонского вокзала Паддингтон, намереваясь уехать подальше. Его последнее путешествие по железной дороге было одновременно первым — он ни разу в жизни не садился в поезд. Альберт устроился в вагоне третьего класса, но ненадолго. Неизвестно, что побудило его встать и бродить по всему поезду, жалуясь — всем, кто соглашался слушать, — на то, что его несправедливо уволили с должности носильщика. Необычное поведение для этого угрюмого и неразговорчивого молодого человека. Нервный срыв меняет характер, и, наверное, причина именно в этом. По моему мнению.

Поезд миновал Ньютон Эббот, Тейнмаут и Доулиш, затем — несколько миль красивейшего побережья Южного Девоншира; до Эксетера оставалось не больше дюжины миль. Альберт Байтфорд вошел в купе, где сидела Элинор, одна.

Здесь Стюарт Люк делает отступление, рассказывая о семье девушки. Для него, писавшего в эдвардианскую эпоху, задолго до того, как на женщин перестали смотреть в отраженном свете связанных с ними мужчин, самой важной характеристикой Элинор были ее отношения со знаменитым доктором Нантером. Автор постоянно называет его лордом Нантером, хотя Генри получил титул лишь тринадцать лет спустя. Люк неверно указывает его звания и должности (называет его рыцарем-командором Викторианского ордена, хотя последний был учрежден только в 1896 году), положение при дворе королевы Виктории и даже возраст, сообщая, что в то время, когда произошло убийство, ему было сорок пять лет. Нет никаких сомнений, что он преклоняется перед Генри. Блистательный Генри. Царедворец. Называя Элинор «несчастной юной леди», автор выражает соответствующий своей эпохе ужас перед подобной смертью, однако подробно останавливается на утрате Генри, о его разрушенном счастье и его удивительной верности семье Хендерсон после потери «суженой».