Валерия Вербинина - История одного замужества

– Просто я оказался в затруднении, – промолвил Франц Густавович кротко. – Прошу вас следовать за мной.

После чего он отпер одну из дверей и провел доктора в гостиную.

– О! – только и вымолвил Колокольцев, увидев тело. – Неужели самоубийство?

– Я не знаю, – отозвался управляющий, вытирая лоб платком. – Когда я ее нашел, пульса уже не было. Я пригласил вас, потому что вы лечили мою жену. Я не знаю, что мне делать. Я позвал вас, чтобы посоветоваться.

Поняв, что «немецкий сухарь» вовсе не имел в мыслях его задеть, а просто растерялся (да и всякий на его месте тоже бы растерялся), самолюбивый доктор смягчился.

– Вы прежде видели у госпожи Пановой этот револьвер?

– Нет.

– У нее были какие-то причины для того, чтобы покончить с собой?

– Если бы что-то такое было, моя жена бы обязательно мне сказала.

– То есть нет?

– Выходит, нет.

Колокольцев задумался, потирая подбородок.

– На вашем месте я бы известил полицию, – решился он. – Конечно, на первый взгляд это похоже на самоубийство, но… Вполне может быть и убийство, – добавил он, передернув плечами.

Роковое слово – не убийство, а полиция – было произнесено. Франц Густавович вздохнул. Как многие старомодные люди, он придерживался той точки зрения, что честному человеку не следует иметь дела с полицией в каком бы то ни было качестве. И еще его коробило, что убили госпожу Панову или она просто покончила с собой, но произошло это именно в доме, оставленном на его попечение, доме, за который он отвечал.

Смирившись, он вызвал жену, ввел ее в курс дела и попросил поставить власти в известность.

– А родным Евгении Викторовны вы ничего не хотите сказать? – полюбопытствовал доктор.

– Полагаю, что с ними будет говорить следователь, – дипломатично отозвался управляющий. – Возможно, он захочет посмотреть на их реакцию, когда они услышат о случившемся.

«А ты, однако, вовсе не глуп, хоть и немецкий сухарь», – одобрительно помыслил доктор. Однако удержать происшествие в тайне не удалось: слуга, которого послали за полицией, немедля проговорился хорошенькой Дуняше, горничной убитой. Та тотчас же бросилась к Колбасину, а тот поспешил к управляющему – требовать объяснений, что происходит. Через несколько минут дом гудел, как растревоженный улей. Хлопали двери, по комнатам бестолково метались люди; все задавали друг другу тревожные вопросы и строили самые невероятные предположения. Франц Густавович занял пост часового у прикрытой, но не запертой двери в гостиную и стойко игнорировал все попытки его разговорить. Он согласился пропустить внутрь только мужа убитой. Доктор, который присел к столу и писал в тот момент бумагу для следствия, бросил на лицо Колбасина острый взгляд, в котором было не только профессиональное любопытство.

– Что же это такое? – пролепетал режиссер, дрожа всем телом. – Женя… Женечка! Что же это такое…

Анатолий Петрович Колбасин был невысокий, пухлый блондин с одутловатым чисто выбритым лицом. На мизинце левой руки он носил кольцо с бриллиантом, которое не снимал почти никогда. Сейчас он был одет в светлый костюм – тот же самый, в котором вчера ездил с женой и остальными в гости к Ергольскому. В молодости Колбасин был актером и считался превосходным исполнителем комических ролей. Может быть, поэтому он казался так нелеп, когда испытывал, судя по всему, неподдельную скорбь. Он дотронулся до руки жены, и слезы покатились по его щекам…

– Я убью его! – хрипло проговорил режиссер и кинулся ко второй двери, выходящей из гостиной, – двери, которая стараниями управляющего оказалась наглухо запертой. Пришлось вмешаться доктору Колокольцеву, и этот грузный немолодой человек оказался достаточно силен, чтобы оттащить режиссера от выхода и заставить его сесть.

– Послушайте меня, милостивый государь, – сказал врач, грозно возвышаясь над маленьким режиссером, – вы ничего не будете сейчас предпринимать… На это есть судебный следователь, полиция, прокурор. Они во всем разберутся… – Колбасин тупо смотрел на него, словно ни одно слово собеседника не доходило до его сознания. – У вас остался сын, – внушительно прибавил Колокольцев, – подумайте лучше о нем… Хорошо ли будет, если он останется совсем один?

Режиссер схватился за голову и поник всем телом.

– Вы правы… правы… – бессвязно бормотал он. – Но она… Скажите, она не мучилась?

Врач посуровел лицом и покачал головой.

– Нет. Не мучилась…

– Боже мой! Боже мой… И зачем мы только приехали сюда… Я ведь отговаривал ее… Но она вбила себе в голову, что только Ергольский…

Колокольцев был не прочь услышать продолжение, но тут на пороге показался судебный следователь Игнатов. Он и доктор знали друг друга в лицо, но было бы преувеличением называть их друзьями или хотя бы хорошими знакомыми. По правде говоря, Колокольцев Игнатова недолюбливал. По его мнению, молодой следователь был еще «молокосос» и свое недурное жалованье – 200 рублей в месяц – получал за то, что ровным счетом ничего не делал, потому что серьезных преступлений в округе замечено не было. К тому же Иван Иванович отличался завидным здоровьем, то есть не имел причин прибегать к услугам доктора, выслушивать его советы и считаться с его предписаниями. Поэтому, когда Игнатов вошел, Колокольцев приветствовал его довольно сдержанно.

«Наверняка начнет меня уговаривать, чтобы я дал заключение о самоубийстве… Ну уж нет, шалишь! Я своей репутацией из-за твоего спокойствия рисковать не намерен…»

– Печально, печально, весьма печально, – обманчиво рассеянным тоном промолвил Иван Иванович, обходя кругом кресло, в котором находилась жертва. – Это муж? – Он взглядом указал на совершенно раздавленного Колбасина, поникшего на диване.

Доктор кивнул.

– Ваше заключение, Дмитрий Александрович?

– Смерть наступила от огнестрельного ранения, пуля прошла через сердце. Я бы не стал исключать убийство, – добавил Колокольцев, косясь на собеседника.

– Почему?

– Если бы речь шла о самоубийстве, она бы приставила револьвер к груди, так?

– Допустим, и что?

– После выстрела оружие должно упасть на колени, как и рука, которая его сжимала. А тут правая рука свешивается через подлокотник, а револьвер лежит на ковре.

– Но она могла и не приставлять револьвер к груди, а держать его на некотором расстоянии, – задумчиво проговорил Игнатов. – Хотя… – Он оглянулся на напряженную фигуру мужа, на его мученические глаза, и предпочел оборвать фразу.

– Скажите, вы ничего не трогали, когда нашли тело? – обратился следователь к управляющему, который застыл у входа.

– Я закрыл окно, которое было открыто, – ответил Франц Густавович. – И запер обе двери. Больше я ничего не трогал.