Анна Князева - Роман без последней страницы

– А вы говорите – классик…

– Не только я это говорю. В советские времена про него в газетах писали, по телевизору показывали… Помню, фильм по его роману снимали. Вообще вокруг его имени много всяких слухов ходило.

– Каких? – Нина подобрала с пола клубок и придвинулась ближе.

– Говорили, что он присвоил чужой роман и выдал за свой. Плагиатором называли.

– Это доказано? – поинтересовалась Дайнека.

– Нет.

– А пробовали?

– Была одна статья в литературной газете, из-за нее потом много спорили. Дескать, такой объемный зрелый жизненный труд не мог написать двадцатилетний юнец. И действительно, в момент написания романа Тихонову было всего двадцать два.

– Может быть, он – гений, – Дайнеке очень хотелось, чтобы это было именно так.

Спицы в руках старухи застучали чуть громче.

– Гением стать нельзя, им нужно родиться. Если бы Тихонов был гением, он бы много еще чего написал… Гениального.

– Но роман-то хороший? Как называется?

– «Земная правда». Там все про колхозы. Тихонова назвали певцом русской деревни. Только в деревне он никогда не жил.

– Ух ты… – Дайнека снова спросила: – Хорошая книга?

– Хорошая.

– Что еще он написал?

– Помниться, я читала его рассказы. Так, ничего особенного.

– Разве можно стать классиком, сочинив только один роман? – Нина пересела ближе к старухе.

– Тихонов стал.

– Я даже не знала, что этот старик – писатель, – сказала Дайнека.

– Раньше о нем все в нашем доме знали. Лет сорок назад к нему в гости приезжал Фидель Кастро. Охраны во дворе было человек двадцать. Сам Фидель – во френче, молодой, высокий, красивый… – Эльза Тимофеевна снова отложила вязанье. – А знаешь ли ты, что в те времена в доме жили в основном сотрудники «Правды», самой главной газеты Советского Союза?

– Почему только они? – спросила Дайнека чуть недоверчиво.

– Раньше квартиры не покупали, их выделяли профсоюзные организации по месту работы. Заслужил – получи. Среди сотрудников газеты было много писателей, в том числе и Василий Иванович Тихонов. Это теперь здесь живет кто попало… – Старуха посмотрела на Дайнеку и мимоходом заметила: – Тебя я в виду не имею. Вот вам, пожалуйста – убили артистку.

– Думаете, это сделал кто-то из жильцов нашего дома?

Эльза Тимофеевна улыбнулась.

– Не стоит все понимать так буквально. Я к тому, что ходят тут всякие…

– А ко мне сегодня Вера Ивановна с первого этажа приходила.

– Зачем?

– Она подписи против киношников собирает, – вмешалась Нина. – Хочет всех разогнать.

Эльза Тимофеевна развернулась к Дайнеке:

– Надеюсь, ты выставила эту грымзу за дверь?

На такое Дайнека не решилась бы никогда, проживи она хоть сто пятьдесят лет. Ответом был кивок, подразумевавший, что все так и было.

Телефонный звонок избавил ее от ненужных подробностей. Она попрощалась и быстро побежала домой.

Отец ждал ее у порога.

– Должен тебе сказать, что…

Дайнека обняла его, не дав договорить:

– Здравствуй, папочка.

Над их головами затопало несколько человек. Похоже, они перетаскивали что-то тяжелое.

– Ты не понимаешь, – Вячеслав Алексеевич отстранил дочь и поднял голову. Послушал удалявшийся топот, потом снова посмотрел на нее. – Эта история с убийством – страшное дело. Мне все рассказали.

– Ты говорил со следователем?

– Нет. Начальник безопасности нашего холдинга побывал в следственном управлении.

– Вот, – она протянула визитную карточку. – Следователь передал для тебя.

Он взял карточку и, даже не взглянув, сунул ее в карман.

– Ты ему позвонишь? – спросила Дайнека.

– Это тебя не касается. Собирай свои вещи, мы уезжаем на дачу.

– Нет.

– Что значит «нет»? – Он взял в ладони ее лицо и приподнял, чтобы лучше видеть глаза. – Что значит «нет»?!

– Папа, ты забыл, я уже не ребенок.

Вячеслав Алексеевич уронил руки и прошел от двери через всю квартиру к окну.

– Папа! – Дайнека побежала за ним.

– Прости, я действительно это забыл.

– Ну, объясни, пожалуйста, почему? Почему я должна бежать из собственного дома?

Он повернулся к ней, и ее удивило, каким бледным стало его лицо.

– Сейчас ты должна рассказать мне все очень подробно. Все, что связано или может быть связано с этим убийством. Каждую мелочь. Все, что происходило с тобой в эти дни.

И Дайнека рассказала ему все. Или почти все, включая историю с золотистым «Бентли» и громкими голосами в квартире Тихонова.

Отец спросил:

– Ты можешь мне пообещать никому ничего не рассказывать?

– О том, что видела ночью?

– Обо всем. Тебе нужно забыть обо всем.

– А как же следователь? Ты должен ему сказать…

– Я никому ничего не должен, и ты не должна.

– Но как же…

– Тебя не побеспокоят, я смогу договориться.

– А если это поможет найти убийцу?

– Они его найдут и без твоей помощи. Пойми, ты еще маленькая, слабая, ты уязвима. Повторяю: ты никому ничего не должна. Поняла? – Он стиснул ее плечи и с силой тряхнул. – Поняла?!

– Не кричи.

– Буду кричать. И если ты не пообещаешь мне держать язык за зубами и не совать нос в чужие дела, я силой заберу тебя и где-нибудь спрячу.

Дайнека подняла глаза, полные слез:

– Она так же сказала – не совать нос в чужие дела.

– Кто она?

Теперь перед ней стоял выбор: рассказывать про гадалку или оставить этот факт своей биографии для личного пользования. Пришлось снова соврать:

– Нина.

– Что ты ей сказала?

– Ничего. – И здесь она была кристально чиста.

– Поклянись.

– Клянусь.

– Поклянись, что никогда никому ничего не расскажешь.

– Клянусь. – Такое заявление было чистейшей правдой: ведь речь шла не о том, что она уже все выложила Сергею, а о том, что больше никому ничего не расскажет.

Деревня Чистовитое

июль – ноябрь 1943 года

Горбатого Митю Ренкса схоронили на следующий день. Из района на коне прискакал следователь, зашел в баню посмотреть, где Митю убили, потом перешел в избу, спросил молока и сел писать протокол. Ренксиха подала крынку, встала в дверях, да так и осталась, пока тот не ушел.

За все лето никто больше в Чистовитое не приехал. В милицию никого не позвали. Председатель сам несколько раз ездил в район на телеге, а как снег выпал – в кошевочке [7], только никаких вестей не привез. Да их и не ждали. Митю-то не вернешь…

Хлеб успели убрать вовремя. Слава богу, под снег не лег. Жали его вручную серпами. Вязали в снопы и, как поле закончат, собирали и ставили в кучки по десять штук. В поле почти не ели, из дома брали молока да картошек. Работали от темна до темна.

К осени хлеб свезли в кучу на ток. Там молотили – раскладывали по земле и били цепами. Веять возили в амбары. Солому скидали в большой длинный зарод [8], а зерно ссыпали в мешки и увезли на станцию в Камарчагу – сдавать на войну.