Филлис Джеймс - Череп под кожей

– Боже, как здесь воняет!

– Здесь не будет вонять, когда мы проведем уборку.

– И сколько времени на это потребуется? Да тут нужна целая армия уборщиков и оформителей. Но это помещение все равно будет выглядеть так же – обычным подвалом в трущобе.

Он наступил на закрытую коробку и принялся переворачивать стопку книг, которые она распаковала, с тщательно выверенным пренебрежением сваливая их в кучу. В тусклом свете его красивое недовольное лицо казалось невыразимо усталым. «Почему?» – удивилась она. Ведь именно она делала всю работу. Она вытянула руку, и через мгновение он слабо пожал ее.

«О Боже, я люблю тебя! Мы любим друг друга. Не отнимай этого у меня», – подумала она.

Он почти украдкой вытащил ее руку из своей и сделал вид, что заинтересовался одной из книг. Когда он открыл ее, из нее вылетел маленький листок плотной выцветшей бумаги.

Она спросила:

– Что это?

– Похоже на старую гравюру. Не думаю, что она имеет какую-либо ценность.

– Можно спросить Эмброуза Горринджа, когда мы доберемся до острова Корси. Он разбирается в таких вещах, даже если они относятся не к викторианскому веку, а к другой эпохе.

Они вместе уставились на гравюру. Она была, несомненно, старая, примерно начала семнадцатого века, судя по устаревшему написанию, но сохранилась в исключительно хорошем состоянии. Сверху красовалось изображение скелета, державшего в правой руке стрелу, а в левой – песочные часы. Снизу была надпись «Великий пофланник смерти», за которой следовало стихотворение. Она прочитала вслух четыре первых строки:

«Прекрафная, свои одежды отложи, и больше в гордофти своей не возлежи, от плотских удовольствий всех себя избавь, ведь заберу тебя сегодня я, предфтавь».

В подписи, под которой не было даты, значилось имя того, кто это напечатал: «Джон Эванс с Лонг-лейн, что в Лондоне».

– Это напомнило мне о Клариссе, – произнесла Роума.

– О Клариссе? Почему?

– Не знаю. Не знаю почему.

Он продолжал допрашивать ее с раздражением и настойчивостью, как будто это имело какое-то значение, как будто она на что-то намекала.

– Я просто сказала то, что пришло мне на ум. Это ничего не значит. Положи бумагу у раковины на сушильную доску. Покажем ее Эмброузу Горринджу.

Он так и сделал и с хмурым видом вернулся к коробке.

– Зря мы купили весь этот мусор. Надо было запастись новыми книгами. В Лондоне полно книжных магазинов. Бог знает почему я позволил тебе уговорить меня скупить всю эту радикальную литературу, которая лежит наверху. Она никому не нужна. В округе и так полно уютных магазинчиков, где продают подобные книги, а других покупателей такой ассортимент отталкивает. Эти памфлеты лишь собирают пыль. Должно быть, я сошел с ума.

Она знала, что он имеет в виду не только радикальную литературу. Такая несправедливость вывела ее из себя. Даже заговорив, она знала, что все это только каприз. Ему нужно было, чтобы его умаслили, развеселили, успокоили. Ссоры, которые он провоцировал все чаще, только расстраивали его и приводили в негодование, а ее изматывали. И она была сыта этим по горло.

– Послушай, ты оказался здесь не потому, что я тебя заставила. Ты сам хотел выбраться из Поттергейта. Ты же ненавидел учительскую работу. Помнишь? Мне тоже она надоела, признаю. Но я не уволилась бы, если бы ты не сделал первый шаг.

– Ты хочешь сказать, это я во всем виноват?

– Во всем? В чем – всем? Никто ни в чем не виноват. Мы оба поступили так, как хотели.

– Тогда на что ты жалуешься?

– Я просто устала из-за того, что меня заставляют чувствовать себя так, будто я какая-то обуза, хуже, чем жена, как будто ты держишь магазин из-за меня.

– Я держу его, точнее, мы его держим, потому что у нас нет выбора. Назад в школу Поттергейта нас не возьмут, даже если мы очень попросим.

А куда они могли попроситься? Не ему было рассказывать ей о безработице среди учителей, об урезании бюджета на образование, об отчаянных поисках работы, даже когда дело касалось лучших специалистов. Роума знала, что этот спор совершенно бесполезен и ее слова распалят его еще больше, однако сказала:

– Если решишься, Стелла порадуется. Подозреваю, именно этого она и ждала. Она сможет сказать: «Я же говорила», – и передать тебя, аккуратно связанного, как измученную жертву, на поруки дражайшему папочке во благо семейного бизнеса. Боже, должно быть, она молится, чтобы мы обанкротились! Удивительно, что она не шныряет у двери и не пересчитывает всех наших покупателей.

Она протестовала скорее с тоской, чем со злостью. В конце концов, об этом они уже спорили.

– Она знает, что я переживаю. Это же очевидно. Она и сама беспокоится. И у нее есть на это право. Половина денег, которые я сюда вложил, дала она.

Говорить об этом было совсем не обязательно. Как будто она не знала, сколько денег из щедрого денежного довольствия папочки Стелла великодушно передала им. С ее стороны это было благородством, или глупостью, или хитростью. Или и тем, и другим, и третьим одновременно. Потому что она не могла не знать, что Колин открывает дело в партнерстве с любовницей, она ведь не была настолько слепа. О, она это точно знала! Она не могла понять, что он нашел в Роуме – и в этом она была не одинока, – зато понимала, что к чему. И такова была ее месть – дать деньги на основание партнерского бизнеса, обреченного на провал из-за недостатка опыта, нехватки капитала и пустых иллюзий. Провал, который вернет его, понесшего наказание, туда, где он должен был находиться, на место, которое, если задуматься, он никогда не покидал. И что тогда останется для него, кроме бизнеса папочки – магазина в Килберне? Там дешевая мебель из фанеры продавалась в рассрочку покупателям, которые были слишком невежественны, чтобы заподозрить обман, или слишком горды, чтобы рыскать по уличным рынкам в поисках подержанной мебели из массива дуба. Вещи, которыми они заманивали клиентов: буфеты, ширмы, гарнитуры, – разваливались или разлетались на кусочки задолго до того, как их полностью оплачивали. Неужели именно этим Колин хотел заниматься всю жизнь? Ради этого он бросил работу учителя? Придумала ли Стелла все это сама или к этому приложил руку папочка? Деньги, которые она одолжила им… Разве не была эта сумма тщательно рассчитана, так чтобы ее хватило на открытие, но не на развитие? Стелла отличалась крутым нравом. У нее был проницательный ум, который великолепно сочетался с ее острыми накрашенными ногтями и детскими белыми зубками. В ее арсенале имелись и другие боевые средства – Джастин и Джоанна. Собственнический инстинкт и жадность подкреплялись материнством. Ведь она была матерью близнецов. И, видит Бог, она знала, как их использовать! Каждая детская болезнь, каждое выступление в школе, каждый визит к зубному врачу, каждый семейный праздник, каждое Рождество требовало его присутствия дома, как будто она хотела сказать: «Он может спать с тобой, прикидываться, что у него с тобой совместный магазин, воображать, будто он любит тебя и доверяет тебе, но он никогда не откажется от детей в угоду тебе. И он никогда не разведется со мной, чтобы жениться на тебе». Придя в ужас от собственных мыслей и того, что происходило с ними, она вскричала: