Филлис Джеймс - Череп под кожей

Она впервые поймала себя на мысли, что разглядывает Грогана. Казалось, он даже больше и выше, чем человек, которого она видела сошедшим с полицейского катера. Густые золотисто-рыжие волосы казались длиннее, чем обычно носили полицейские. Одна прядь падала ему на лоб, и время от времени он откидывал ее назад огромной рукой. Несмотря на размер, его лицо с выпирающими скулами и глубоко посаженными глазами казалось худощавым. Поросль волос под скулами воплощала некое животное начало, и это впечатление странным образом диссонировало с великолепно скроенным деловым костюмом из твида. Кожа у него была розовая, так что в его лице преобладали оттенки красного; даже белки глаз, казалось, налились кровью. Когда он поворачивал голову, Корделия заметила над безупречным воротником четкую линию между загорелым лицом и белой шеей. Переход был настолько резким, что Гроган походил на человека, которому сначала отрубили голову, а потом приставили заново. Она попыталась представить его с рыжей бородой, как искателя приключений времен Елизаветы, но этот образ ему не шел. Несмотря на всю его силу, он едва ли вписался бы в ряды завоевателей – скорее тайно плел бы интриги в кулуарах. Быть может, такой человек мог служить в камере пыток лондонского Тауэра и управлять рычагами виселицы? Но это было несправедливо. Она выкинула из головы неприятные образы и заставила себя вспомнить, кто он на самом деле: старший офицер полиции из двадцатого века, связанный уставом полиции, ограниченный правилами судебного производства. Должностное лицо, которое выполняет жизненно необходимую, хоть и неприятную работу и имеет право рассчитывать на сотрудничество с ее стороны. И все же она сожалела, что так сильно напугана. Она ожидала, что испытает волнение, но никак не приступ унизительного ужаса. Она сумела взять себя в руки, но с грустью осознавала, что Гроган благодаря своему опыту уловил состояние ее души и не мог этому не радоваться.

Он молча слушал, пока она по его просьбе вспоминала череду событий, начиная с появления сэра Джорджа на Кингли-стрит до обнаружения тела Клариссы. Она передала ему коллекцию анонимных писем, и он разложил их на столе перед собой. Время от времени, слушая, как ее голос то и дело срывается и затихает, он перетасовывал их, будто пытался выявить какую-то систему. Корделия была рада, что ее не проверили на детекторе лжи. Игла наверняка подпрыгнула бы в определенных моментах. Она не давала ложных показаний, но старательно опускала факты, о которых решила не сообщать: смерть ребенка Толли, слова Клариссы в Дьявольском котле, просьба Роумы о деньгах, в которых ей отказали. Корделия пыталась оправдать свое молчание тем, что для него такие подробности не представляют интереса. Она слишком устала, чтобы ломать голову над моральной стороной своего решения, и, вспоминая разбитое в кровь лицо Клариссы, знала только одно: кое-что она просто не может заставить себя рассказать.

Гроган заставлял ее снова и снова излагать свою версию событий, уделяя особое внимание запиранию дверей спальни. Была ли она уверена, что слышала, как Кларисса повернула ключ? Точно ли помнит, что действительно заперла свою собственную дверь? Иногда Корделия думала, что он намеренно пытается запутать ее, как умеют адвокаты запутать ответчика, притворяясь, что чего-то не поняли. Она ощущала все большую усталость, глядя на его сильную руку, лежащую в островке света от настольной лампы, и красноватые волоски, поблескивающие на пальцах. Она слышала тихий шелест, когда сержант Бакли переворачивал страницы. Должно быть, она говорила больше часа, когда он наконец закончил долгий допрос и они оба замолчали. И тут он вдруг, словно невзначай, спросил:

– Так вы называете себя детективом, мисс Грей?

– Я никак себя не называю. Я владею и управляю детективным агентством.

– Интересное разграничение. Но у нас нет времени углубляться в это сейчас. Вы говорите, сэр Джордж Ральстон нанял вас в качестве детектива. Вот почему вы оказались здесь, когда погибла его жена. Допустим, вы могли бы мне рассказать, много ли вам удалось выяснить на данный момент.

– Меня наняли следить за его женой. А я допустила, чтобы ее убили.

– Будем откровенны. Вы говорите, что стояли рядом и позволили убить ее?

– Нет.

– Тогда убили ее сами?

– Нет.

– Или подбили кого-то на убийство, помогли ему, заплатили за это?

– Нет.

– Тогда прекратите себя жалеть. Полагаю, вы не думали, что ей грозит реальная опасность. Как и ее супруг. Как и лондонская полиция, судя по всему.

– Вероятно, у них были причины для подобного скепсиса, – заметила Корделия.

Вдруг он пронзил ее пристальным взглядом.

– В самом деле?

– Я задавалась вопросом, не отправила ли мисс Лайл одну из записок сама себе, ту, которую напечатали на машинке ее супруга. Он тогда был в Америке, так что сам точно не мог ее отправить.

– И с какой стати ей было это делать?

– Чтобы оправдать сэра Джорджа. Думаю, она боялась, что полицейские его заподозрят. Разве не супруга обвиняют первым делом? Она хотела убедиться, что ему ничего не грозит. Быть может, потому, что не хотела, чтобы они теряли на него время. А может, потому, что действительно знала: он невиновен. Думаю, лондонские полицейские подозревали, что она сама отправила это письмо.

– Они не только заподозрили, – произнес Гроган. – Они проверили слюну на клапане конверта. Она принадлежала человеку с той же группой крови, что и у мисс Лайл, а это редкая группа. Они попросили ее напечатать для них безобидное послание, в котором были такие же буквы и в таком же порядке, как в цитате. Увидев такое «доказательство», они тактично предположили, что она сама могла отправить записку. Она все отрицала. Однако после этого едва ли можно было ожидать, что местные полицейские отнесутся к подобным угрозам серьезно.

Значит, она была права: одну записку Кларисса отправила сама. Однако она могла ошибиться в мотивах ее поступка. В конце концов, послание было оформлено кое-как. Но действительно ли оно обеспечивало алиби сэру Джорджу? Одно было ясно: полицию ничуть не заинтересовало то, что показалось им эксцентричной выходкой женщины, пытающейся привлечь к себе внимание и, вероятно, психически неуравновешенной. И это прекрасно вписывалось в планы настоящего преступника. Кто-нибудь высказывал Клариссе предположение о том, что она сама отправила себе эту записку? Ограничилась ли она одним посланием? Быть может, вся переписка с цитатами была следствием тщательно спланированного заговора между ней и другим человеком? Но Корделия почти сразу же отвергла эту версию, поскольку была уверена: Кларисса с ужасом ждала новых записок. Ни одна актриса не смогла бы симулировать такой страх. Она знала, что умрет. И умерла.