Филлис Джеймс - Череп под кожей

Она не захотела садиться за стол, но все же отрезала себе пару ломтиков холодной говядины и положила их на хлеб. Потом, извинившись перед Эмброузом, взяла яблоко и банан и отправилась на пляж. В мыслях Корделия уже уносилась прочь от этого клаустрофобного острова к материку. Ей казалось, что она беженка, ожидающая спасения из этой чумной колонии, где царит насилие, и отчаянно ищущая глазами лодку, которая унесет ее от запаха гниющих трупов, воплей и суматохи, от тел, распластавшихся на берегу, к безопасности и спокойствию родного дома. Материк, от которого она удалялась с такими большими надеждами всего три дня назад, теперь сиял в ее воображении всем блеском земли обетованной. Ей казалось, что часы никогда не покажут два.

Вскоре после половины второго Корделия прошла по выложенному плиткой коридору мимо кабинета к обитой сукном двери, которая, как она знала, вела в квартиру прислуги. На ней не было ни звонка, ни дверного кольца, и она стояла, не зная, как привлечь к себе внимание, пока миссис Мунтер не подошла к ней тихо сзади, прижимая к бедру корзину с бельем. Не говоря ни слова, она открыла дверь, и Корделия прошла за ней по еще более короткому коридору в гостиную, располагавшуюся справа. Как и все архитекторы Викторианской эпохи, Годвин сделал так, чтобы слуги не могли видеть хозяев независимо от того, находились ли те в доме или прогуливались, и единственное окно выходило на широкий двор с конюшней и хозяйственными постройками да очаровательную башню с часами и флюгером. Поодаль была растянута веревка с бельем, с которой свисала огромная пижама Мунтера. Зрелище показалось Корделии жалким и отталкивающим, и она отвела взгляд, словно устыдившись своего любопытства.

Сама комната была обставлена скромно, но не без удобства, однако, несмотря на затейливую простоту мебели в стиле арт-нуво, совершенно лишена характера. В углу стоял телевизор, но на тумбочке не было ни книг, ни картин, ни фотографий, ни украшений, как будто у обитателей отсутствовало прошлое, о котором стоит помнить, или настоящее, которым можно наслаждаться. Ни один посторонний человек, судя по всему, никогда не сидел тут. В комнате обнаружилось только два кресла – по одному по обе стороны от камина с изысканной кованой решеткой – и два прямых стула, поставленных друг против друга у обеденного стола.

Миссис Мунтер не предложила ей сесть, и Корделия произнесла:

– Я не собиралась вас беспокоить. Я только хотела удостовериться, что с вами все в порядке. Я скоро поеду в Спимут. Могу я для вас что-то сделать?

Миссис Мунтер резко поставила корзину с бельем на стол и принялась складывать одежду.

– Ничего. Вероятно, мы окажемся на одном катере. Я уезжаю, мисс. Я покидаю остров.

– Я знаю, как вы, должно быть, себя чувствуете. Но если вы напуганы, сегодня я могу переночевать с вами.

– Я не напугана. Чего мне бояться? Я уезжаю, только и всего. Мне никогда здесь не нравилось, а теперь, когда его нет, мне не обязательно оставаться.

– Разумеется, нет, если вы чувствуете себя именно так. Но, я уверена, мистер Горриндж не захочет, чтобы вы уезжали в спешке. Он захочет поговорить с вами. Нужно будет решить… какие-то вопросы.

– Тут не о чем разговаривать. Он был достаточно хорошим хозяином, но нуждался именно в Мунтере. Я приехала вместе с Мунтером. Теперь мы расстались.

Расстались, подумала Корделия, окончательно и навсегда. Она уловила в этих словах нотки удовлетворения, почти триумфа. А ведь пришла она в эту квартиру, чтобы успокоить вдову, испытывая сочувствие вкупе со смущением, возможно, из-за своей неопытности. Но все это оказалось излишне. Ей еще предстояло получить оставшееся жалованье, выслушать предложения о помощи, организовать похороны. Эмброуз, разумеется, пожелает заверить ее, что она может оставаться в замке сколь угодно долго. И, конечно, в дело вступит полиция: Гроган и его вездесущие эксперты в области смерти, натасканные на проявление подозрений и недоверия. Если Мунтера подтолкнули к смерти, возможно, это сделала она. Теперь, когда на острове завелся неизвестный убийца, нельзя было придумать более подходящего момента, чтобы расправиться с надоевшим супругом. Корделия не сомневалась, что, столкнувшись со столь невозмутимой вдовой, Гроган тут же внесет ее в список подозреваемых. К тому же полиция расценит столь поспешный отъезд как в высшей степени подозрительный. Она думала, следует ли сказать ей об этом, когда миссис Мунтер заговорила.

– Я уже побеседовала с полицейскими. Они не собираются меня задерживать. Они знают, где меня искать. Мистер Горриндж сам позаботится о похоронах. Меня это не касается.

– Но вы были его женой!

– Я никогда не была ему женой. Он был не из тех, кто женится, да и я тоже. Я уеду на катере, как только Олдфилд будет готов.

– У вас достаточно денег? Уверена, что Горриндж…

– Я не нуждаюсь в его помощи. У Мунтера были деньги. Он зарабатывал на стороне, и я знаю, где он хранил сбережения. Я заберу то, что причитается мне. И у меня все будет в порядке. Хорошие кухарки не голодают.

Корделия почувствовала себя не в своей тарелке и произнесла:

– Вы правы. Но вам есть куда пойти? Я имею в виду сегодня.

– Она останется со мной. – В комнату тихо вошла Толли. На ней был темно-синий пиджак, сидевший по фигуре, и маленькая шляпка, украшенная одним длинным пером. В таком наряде в духе тридцатых годов она выглядела стильно, но при этом несколько старомодно и эпатажно. В руках она держала распухший чемодан, перехваченный ремнем.

Без тени улыбки она подошла к миссис Мунтер – Корделия даже представить не могла, чтобы ее можно было называть как-то иначе, – и обе женщины вместе уставились на нее.

Корделия впервые как следует разглядела миссис Мунтер. До сих пор она едва замечала эту женщину, производившую впечатление ненавязчивого профессионала, по сути считая ее приложением к Мунтеру. Даже внешность у нее была ничем не примечательная: жесткие волосы, не темные и не светлые, с мелкими кудряшками, дряблое тело, мясистые рабочие руки. Однако теперь эти тонкие губы, которые произносили так мало слов, растянулись в самодовольном торжестве. Глаза, которые обычно были почтительно опущены, смотрели прямо на нее вызывающим, почти исполненным высокомерной самоуверенности взглядом. Казалось, она хотела сказать: «Вы даже не знаете, как меня зовут. А теперь и не узнаете». Толли стояла подле нее все с тем же железным спокойствием.

Значит, они уезжают вместе. И где, подумала Корделия, они будут жить? Судя по всему, у Толли была квартира или дом в Лондоне, где жила ее дочка. Корделия вдруг ясно представила себе, как они живут, избавившись от мучительных воспоминаний, в уютном загородном доме недалеко от метро и торговых центров. На окнах висят сетчатые занавески, скрывающие интерьер от посторонних глаз, маленький садик у входа прячется за изгородью, защищающей дом от незваных гостей и призраков прошлого. Они избавились от рабства. Но ведь это рабство наверняка было добровольным? Обе были взрослыми женщинами. Разумеется, не страх остаться без работы мешал их свободе. Они обе могли бросить работу в любой момент. Так почему они этого не сделали? Что за загадочная алхимия объединяла людей вопреки всякому здравому смыслу и их собственным наклонностям, вопреки их интересам? Что ж, смерть разлучила одну с Клариссой, другую – с Мунтером, и разлучила весьма удобным образом, как могли посчитать в полиции.