Анна Малышева - Сфинксы северных ворот

Старые деревья центральной аллеи, высаженные через одинаковые промежутки, несомненно, были некогда подстрижены на равной высоте. «Либо, что куда забавней, садовники их стригли по убывающей, — предположила художница, — все ниже и ниже, по мере удаления от замка. Вероятно, из-за этой уловки в те времена аллея казалась поистине колоссальной длины! Стоя в ее начале, никак нельзя было предположить, какой она окажется в конце, хотя, казалось, аллея просматривалась до последнего шага…» Эти забавные игры с перспективой, практиковавшиеся создателями регулярных садов, когда-то занимали внимание Александры, как занимали ее вообще все иллюзии, которыми склонно было тешить себя человечество. Сейчас деревья вольно разрослись, их четкая прежде линия была разбита порослью, которую в дальнем конце парка еще не до конца расчистили.

«Забавно, — думала она, невольно поддаваясь очарованию этого безлюдного места, которым, казалось, навсегда завладели птицы и солнечные лучи. — Когда-то ландшафтным архитекторам мало было просто соблюсти геометрию — они стремились целиком поработить природу, улучшить ее. А улучшить в ту славную эпоху абсолютной монархии и больших империй значило создать иллюзию увеличенных расстояний. Чем огромнее казался парк, длиннее аллеи, бесконечнее самшитовые боскеты — тем лучше! По идее, стоя здесь и глядя вдаль, я должна упираться взглядом прямо в горизонт, туда, где восходит солнце. Ось перспективы идет с запада на восток. Парк расположен на плоской равнине, склонной к заболачиванию, как и Версаль. Ничто не может задержать взгляд… Для регулярного парка — идеальное место!»

Солнце поднималось, уже забравшись выше самых высоких деревьев, скрывающих бывшую перспективу. Александра смотрела вдаль, в голубовато-изумрудное марево, застилавшее конец аллеи. «Я даже не способна оценить ее протяженность, — подумала художница. — Ясно одно — она пересекает весь парк. Если есть какая-то дорожка, или боковая аллея, или другая перспектива, она пересекается с главной аллеей. Значит, нужно снова пойти вглубь и быть внимательнее… За двести лет природа взяла свое. Она нарушила прямые линии, свела на нет все ухищрения с перспективой, которыми увлекался некогда архитектор… Но главное — план парка — должно было уцелеть. Грот над часовней выстроил последний владелец поместья, тот, кто установил сфинксов. Все это дань новой, романтической моде. Но сама часовня куда старше и потому изначально, при планировке парка, должна была быть вписана в план по законам регулярной композиции. А именно, к ней должна вести аллея или дорожка, и вокруг должны быть высажены деревья, которые сами по себе играют роль грота. Если часовню нашли при расчистке парка, значит, она где-то рядом. И расположение ее не может представлять ничего неожиданного. Регулярный парк вообще не место для неожиданных находок. В идеале, он должен быть весь прекрасно обозрим с террасы возле замка или с верхних этажей. Это английский пейзажный парк весь построен на сюрпризах: виляет между деревьев якобы случайно проложенная дорожка, и вдруг вот она, часовня или, скажем, беседка — там, где ее не приходилось ждать, в самом глухом места парка. Беседку можно было найти, блуждая наугад. Грот нужно искать, повинуясь принципам регулярной планировки…»

Александра еще раз оглянулась на развалины замка, которые отсюда выглядели как насыпь, увитая плющом. Она испытывала сладкую грусть, находясь в этом зачарованном месте, куда уже никогда не вернутся прежние времена и прежние хозяева. Двинувшись вглубь аллеи, она представляла себе, как прохаживались по террасе нарядно одетые хозяева замка и их гости, которые отсюда должны были выглядеть заводными куколками в музыкальной шкатулке. «Дамы были жесточайшим образом затянуты в корсеты, как и все насаждения в этом парке были заключены в жесткие рамки. Их прически представляли собой сложнейшие башни, с перевитыми локонами, умащенными душистым косметическим жиром, осыпанными голубоватой или розоватой пудрой, увенчанными цветами, фруктами, птицами и кораблями… И такие же сложнейшие „прически“ создавали садовники для кустарников и деревьев, выстригая из них самые фантазийные геометрические фигуры… Дамы едва могли передвигаться в своих туфельках на пятнадцатисантиметровых каблуках! Сен-Симон в своих „Мемуарах“ с изумлением описывает их виляющую, пьяную походку — бедняжки могли семенить, только согнув колени, отчего их попытки придать себе росту с помощью громадных каблуков заканчивались прямо обратным эффектом… В парке деревья выстригались так, чтобы близкое казалось далеким, а далекое — бесконечным… При ближайшем рассмотрении все оказывалось не тем, чем было. Природа, человеческая и растительная, была попрана и покорена, подчинена единому геометрическому принципу, во главе которого стоял абсолют: власть человека над природой, воли — над естеством…»

Размышляя, Александра заходила все дальше, пока не оказалась в том месте аллеи, достаточно отдаленном от замка, где основная ось разветвлялась натрое. То была знаменитая «гусиная лапка» — элемент регулярной планировки, когда три или пять аллей выходили из одной точки, расходясь в разные стороны под одинаковым углом друг к другу. В данном случае угол составлял ровно девяносто градусов. Будь аллей пять, угол расхождения составлял бы сорок пять градусов.

«Вне всякого сомнения, это был регулярный парк, — улыбнулась Александра. — И его в основе не коснулась новая мода, которая пришла во Францию из Англии перед самой революцией. Тогда все поголовно взялись переиначивать парки в „естественном“ ключе, утверждая власть природы над человеком, уничтожать геометрию старых садов, их симметричность, такую наивную в своей правильности, такую прелестную в своей игрушечной красоте… Сколько таких „гусиных лапок“ было безжалостно отрублено! Чуть позже принялись рубить головы владельцам парков… Этот сад был не тронут до революции, а уж после никто не стал бы заниматься перепланировкой… Значит, почти вне всяких сомнений, грот должен располагаться где-то в конце одной из этих аллей!»

Женщина вновь оглянулась на пройденный путь, в конце которого виднелся совсем уже неузнаваемый холм — груда развалин, оставшихся от уничтоженного замка. Солнце стояло высоко, время близилось к полудню. Повернувшись на восток, Александра вглядывалась в чащу, казавшуюся непроходимой из-за груд бурелома. Три вонзавшиеся в нее аллеи, расчищенные начерно, ничем не засыпанные, явно куда более узкие, чем были изначально, выглядели одинаково нехоженными.

«Да и неудивительно, — заметила про себя Александра, тщетно пытавшаяся вычислить следы человеческого присутствия на этих запущенных тропах. — Работы приостановлены, как призналась Симона. Трава стремительно растет, и уж после таких ливней никаких следов не найти. Все аллеи выглядят одинаково. Придется пройти их все…»