Галина Романова - Гнев влюбленной женщины

Хотя Витькина башка здесь совсем ни при чем. Не она ему ее пробила. Она ему посадила пару синяков на спине и плече. И сильно надеется, что растеребила черствую душу, выставив вон из дома. Это он кому-то еще успел насолить, раз подвергся нападению. Что же, она теперь каждый его шаг стеречь должна? Караулить, чтобы с его головы редкие волосы не разлетались?!

Она с ним разводится, все!

Оля подошла к окошку в кухне и прильнула к стеклу.

На улице вьюжило. Свет от фонарей еле угадывался. И народу не было никого ни перед домом, ни в скверике, а там каток залили, хороший лед, ровный. Она еще собиралась в выходные покататься на коньках. Теперь ни до чего. Теперь ей надо осторожничать и все время заботиться об этом, как его… алиби, вот.

– Ты теперь постоянно должна быть на виду. Двое минимум, а лучше трое, должны все время видеть тебя и знать, что ты делаешь, – шипел ей в спину следователь, когда она от него выходила. – Не будет алиби, любую пакость на тебя повешу, так и знай.

И ей вдруг сделалось страшно. А что, если в эту самую минуту кто-то где-то на окраине города или на краю земли погиб?! Что тогда будет с ней? В этой беде ее обвинят?

– Здрасьте… – Оля широко и приветливо улыбнулась пожилой супружеской паре, дуэтом открывшей ей свою дверь. – Вы меня, ради бога, извините!

– Ничего, ничего, Олечка, – улыбнулся ей в ответ пожилой мужчина, кажется, его звали Егор Иванович. – Тебе чего не спится-то?

– Да вот, собралась к завтраку пирогов поставить. А дрожжи сегодня забыла в магазине купить, – изложила она тщательно продуманную ложь. – У вас не найдется немного? Не выручите?

– Щас, – кивнул ей Егор Иванович и, пропустив мимо ушей предостерегающее шипение пожилой супруги, скрылся в недрах квартиры.

Супруга, кажется ее звали Ирина Васильевна, продолжала стоять возле приоткрытой двери и рассматривать Олю в упор.

– Не похоже, – изрекла она разочарованно через минуту и вздохнула.

– На кого? – Оля продолжала улыбаться так, что за ушами покалывало.

– Не похоже, чтобы ты пила, Оля.

– А кто вам сказал?! – изумилась она вполне искренне, хотя прекрасно знала кто. – Я вообще не пью.

– А перегаром давеча пахло! – Ирина Васильевна ткнула указательным перстом в бетонный пол лестничной площадки. – Когда Витя от тебя уходил, пахло же?

– Ну да… В тот день мы с Людмилой… Вернее, накануне. Сами же знаете, что случилось.

Говорите, люди добрые! Говорите с ней! Долго, пространно, обо всем, обо всем! Чтобы было у нее это чертово алиби на ту минуту, когда в городе вдруг что-то где-то случится!

Это, конечно, было сумасшествием, и она это прекрасно понимала. Но это было спасительным сумасшествием.

– Мы не знаем.

Ирина Васильевна широко распахнула глаза, взгляд ее поплыл от предвкушения, она тут же приветливо распахнула дверь. И, двинув Егора Ивановича, принесшего пакетик сухих дрожжей, локтем в бок, проворчала:

– Чего через порог передаешь? Нельзя! Примета плохая. Заходи, Оля. Негоже соседку на пороге держать.

Оля вошла в тесную прихожую, освещаемую старомодным бра возле зеркала. Отказалась от предложенных стоптанных тапочек, перепугавшись, что тогда на всю жизнь пропахнет нафталином.

– Я в домашних, они чистые, – пояснила она и пошла за супругами в комнату.

Там тоже было полутемно. Под потолком висела красивая тяжелая хрустальная люстра, но лампочка была вкручена только одна, и такая слабенькая, что рассмотреть, что там, в дальнем углу комнаты, находится, Оля не сумела даже при стопроцентном своем зрении.

– Присядь, Оля, поговорим, – почти приказным тоном потребовала Ирина Васильевна.

Оля послушно опустилась на краешек продавленного креслица с деревянными подлокотниками, уставилась на супругов, занявших разложенный ко сну диван. Оля мельком окинула глазами их постель, и тут же ей сделалось грустно. Две подушки возлежали далеко друг от друга. Два одеяла, сложенные аккуратными прямоугольниками. Вот так, вроде и рядом, а врозь.

– Расскажи, во-первых, почему вы с этой профурой напились? – снова жестко потребовала Ирина Васильевна. – Мы всегда считали тебя женщиной серьезной, обстоятельной. Семью вашу образцовой. Немного похожей на нашу в молодости. И тут вдруг! За стеной вопли, крики! Грохот такой, что хоть полицию вызывай!

– Наверное, надо было вызвать, – промямлила Оля.

Ей было неуютно в доме этих людей, где неприятно пахло кислым хлебом, луковой шелухой и лекарствами. Неприятно было сидеть перед ними навытяжку и тешить их любопытство. И еще более неприятно было от мысли, что она сейчас их просто-напросто использует! Она ведь не за сочувствием к ним пришла, и уж тем более не за дрожжами. Их у нее в доме полно!

Она к ним пришла за алиби, черт бы его побрал! Которое может понадобиться, если вдруг чего! И которым она может ткнуть в отвратительную жирную физиономию следователя, вознамерившегося во что бы то ни стало наказать ее, все равно за что!

– Не соседское это дело, Оля, полицию вызывать. Думали, дело молодое, поругались, помиритесь. Кто же знал, что все у вас так серьезно!

– Серьезнее не бывает, – подтвердила она кивком. И чуть привстала. – Наверное, мне пора.

– Сиди! – звонко выкрикнула Ирина Васильевна, заставив Олю вздрогнуть. – Сиди и рассказывай, что же у вас там произошло-то?! Почему такой грохот стоял? Почему Витя ушел? Почему ты напилась?

– Я… Я застала его дома в постели с другой женщиной, – произнесла она едва слышно. – И я не сдержала себя, начала ругаться. И, кажется, уронила что-то тяжелое.

И ее едва не стошнило прямо на аккуратно вычищенный старенький ковер супругов.

Вот ведь! И Герке рассказывала, и Люське, и многим из своей многочисленной родни, чтобы они донесли информацию до остальных и меньше потом было расспросов. И даже следователю толстому рассказывала почти в подробностях: как вошла, как увидела, что говорила и что делала. Думала, что каждый следующий ее рассказ сможет притупить боль, выцедить отвращение по капле.

Психологи советуют не замыкаться и проговаривать свою проблему как можно чаще, даже наедине с собой. Она ее и выговаривала. Еще час назад, блуждая по своим комнатам и пялясь в занесенное снегом окно, спрашивала себя о том, почему все так сложилось, и сама же себе отвечала, какую из этого извлечь для себя пользу.

И ничего, чувствовала себя вполне нормально. А сейчас вдруг, под перекрестием взглядов пожилых супругов, стало тошно.

Почему? Может, потому, что почувствовала, что пытается оправдаться? А за что, господи, за что! Пытается представить себя жертвой, а Витьку сволочью? Так это и так видно невооруженным глазом.

– Я же тебе говорила, – не поворачивая головы на мужа, Ирина Васильевна толкнула его коленом. – Я же тебе говорила, а ты не верил!